Сергей Баруздин: Рави, Шаши, Снежок и другие

Итак, в путь, дорогие читатели!

Анатолий Алексин

Давно, когда я был мальчишкой, жила у меня ящерица. Зелёная, с синими отливами и на теле и на длинном хвосте. Симпатичная.

У ящерицы был домик - я сам построил из фанеры - с маленьким стеклянным окошком. Я кормил её мучными червями, а это было непросто. За червями надо было ходить в зоомагазин на Кузнецком мосту.. Это сразу две проблемы. Деньги нужны для червей - раз. А выпросил деньги у родителей - вдруг червей нет в магазине?

Но всё было хорошо, даже слишком хорошо. Ящерица привыкла ко мне. Не кусалась, когда я брал её в руки, бегала по рукам и по плечам, по шее и по голове и смотрела на меня в ожидании: я должен её чем-то угостить.

Длинный её язычок почти облизывал мои пальцы, она ждала. Я давал ей из рук мучного червя.

Но пришёл ко мне как-то товарищ по школе. Я показал ему ящерицу.

- А ты её за хвост можешь схватить? - спросил товарищ.

- Не знаю, - сказал я. - Наверно, могу…

И, к удовольствию своего товарища, я храбро схватил ящерицу за хвост.

- Здорово! - сказал мой товарищ. И ушёл.

Когда ушёл, я увидел страшное: хвоста у ящерицы не было. Хвост лежал… Да что там лежал?! Валялся на полу!

Я положил бесхвостую ящерицу в её фанерный домик с маленьким стеклянным окошком.

Через два дня она умерла. Она ничего не ела. Я закопал её в землю на Чистых прудах.

Много лет прошло с тех пор. Видел я всяких ящериц, и дети мои не раз просили меня: «Папа, давай купим…»

Нет! Не могу!

Будто есть у меня вина перед той, довоенной, которую я не сохранил…

Жил я в детстве в деревне на Ярославщине. Всем был доволен: и рекой, и лесом, и полной свободой.

Часто сидел я с ребятами в ночном у костра.

Но было одно «но». Вот об этом «но» я и хочу рассказать.

У хозяина дома, в котором мы жили, было несколько ульев с пчёлами. Говорят, пчёлы - миролюбивые существа, если их не обижать. И верно: наши пчёлы никого не кусали, не трогали. Никого, кроме меня. Стоило мне выйти из избы, как какая-нибудь пчела обязательно меня укусит. А бывали дни, когда меня жалили и по нескольку раз.

- Балуешься ты много, - говорила мать, - вот они тебя и кусают.

- Да вовсе не балуюсь! - оправдывался я. - Совсем их не трогаю.

«Что за напасть такая! - думал я. - Может, они меня перепутали с кем-то? Ведь другие пчёлы не жалят меня - в лесу, в поле, - а свои…»

Время шло, и не было дня, чтобы я избежал этой пчелиной напасти. То под глазом у меня шишка, то на щеке, то на затылке, а однажды пчела ужалила в спину, и я совсем измучился: почесать укушенное место и то нельзя - рукой никак не дотянешься.

Хотел я спросить нашего хозяина, почему пчёлы меня не любят, но побоялся. «Подумает ещё, что я действительно их обижаю. Как я ему докажу, что вовсе их не трогаю? А ведь пчела, говорят, после того, как ужалит, умирает. Значит, немало их по моей вине погибло».

Но вышло так, что я всё равно не избежал разговора с хозяином. И хорошо, а то бы всё лето мучился.

Как-то вечером сидел я весь искусанный за столом, ужинал. Вошёл в комнату хозяин, спрашивает:

- Тебя что, пчёлы покусали?

- Покусали, - говорю. - Только вы не подумайте, что я их дразнил. Я к ульям и близко не подхожу…

Хозяин недоверчиво покачал головой.

- Странно, - говорит. - Они у меня смирные…

А сам, вижу, ко мне присматривается.

- А ты лук любишь? - спрашивает вдруг он. - Вроде луком от тебя пахнет.

Я обрадовался, что меня не ругают за пчёл, и отвечаю:

- Да, очень люблю! Каждый день, наверное, кило зелёного луку съедаю. С солью да с чёрным хлебом. Знаете, как вкусно!

- Вот, брат, за это они тебя и кусают, - рассмеялся хозяин. - Мои пчёлы прямо не переносят запаха лука. Да и вообще пчёлы к разным запахам очень привередливы. Есть такие, что одеколон не любят или керосин, а мои - лук. Придётся тебе воздержаться от лука.

С того дня я за всё лето больше ни одной стрелки лука не съел. Если в супе попадался - всё равно выбрасывал. Боялся, что пчёлы покусают.