Тамара Михеева - Островитяне

Мы с Марьяшкой плескались у берега, я то и дело поглядывала на Дёму с Васькой, как они там бесятся, радуясь и даже гордясь, что они такие маленькие, а умеют уже плавать безо всяких нарукавников. Ну и что, что только по-собачьи? Умеют ведь!

— Баба сеяла горох и сказала громко: «Ох!»

— Помогите!

— Мы с Марьяшкой топ-топ-топ!

— Помогите!

— Мы с Марьяшкой шлёп-шлёп!

Ну да. Я дура полная. Но просто, понимаете, никогда ведь такого не было. Я же постоянно с ними одна хожу, ну просто каждый день почти. И их иногда всех мне сбагривают, а тут всего двое и Марьяшка. И я не сообразила, я так сосредоточилась на Марьяшке… Я даже не поняла, я думала, просто бесятся и вообще не наши, полно народу-то на реке. А потом вижу краем глаза: какой-то парень с берега сорвался, взрослый уже, как дядя Саша, и в воду, прямо в одежде. И плывет к той самой отмели. И я тогда только повернулась. И вижу, что сосед наш тоже плывет туда. А братика его рядом нет. И бултыхание какое-то рядом с отмелью. Там яма, что ли?!

Я Марьяшку поперек туловища схватила и бросилась туда же. Я бежала по реке, вода все выше, а как я поплыву с Марьяшкой? И мне так холодно, и так страшно. И я ору, ору, ору на всю реку:

— Дёма! Дёма! Дёма!

А он не отвечает.

Я смотрел на эту нашу соседку, как она рыдает, прижимая к себе и братьев, и Артема (заодно, что ли?), и вспомнил опять про тот разговор, который я случайно подслушал в больнице. Две медсестры переговаривались. Счастье, мол, что не Руслан, а то, представляете, он у родителей один, они в нем души не чают. А у того, второго мальчика хоть сестра есть.

Я смотрел сейчас на них и думал: разве бы ее родителей утешило бы, что у них еще есть дочь, если бы вот этот лохматый утонул?

Я не сразу понял, что что-то не так. Ну, Артем-то в нарукавниках, вот я его и отпустил. Мне вообще кажется, что его слишком уж опекают, шагу не дают ступить. Он так никогда не повзрослеет. И я уговорил его круг надувной снять и отпустил в одних нарукавниках плавать. Как можно в нарукавниках тонуть? В общем, я сам не понял ничего. Услышал только «помогите». И ведь в двух шагах от меня они были. Но пока тот парень не поплыл к ним, я не понял, что они всерьез тонут. Парень схватил одного, прямо за волосы вытащил и на отмель бросил. Я Артема выудил и еще одного потянул. Тут эта девчонка подбежала. Она бежала прямо через реку и ребенка, как куклу, несла, у той даже голова болталась, но она почему-то не плакала. А парень ей сказал:

— Вы совсем, что ли? Разве можно без присмотра их оставлять?

А она одного схватила, второго, ощупывает и рыдает:

— Дёма, Васенька…

— Лиз, мы нормально, Лиза, нормально, — сказал один из них.

Значит, ее зовут Лиза.

Парень взял одного пацаненка, поменьше, взвалил на плечи и понес на берег. А тот, что постарше, сам пошел. Артема я тоже понес. Он, по-моему, ничего не понял. А меня трясло. И мы долго на берегу потом стояли, и парень что-то говорил нам, но я как сквозь вату слушал. Я вдруг так четко представил, что́ было бы, если бы мы не успели. Как я возвращаюсь домой с мертвым Артемом. И как Оля на меня смотрит. И как они потом звонят Алине и говорят про это.

Парень уже ушел, а я стоял как оглушенный. Лиза начала успокаиваться. И я, сам не знаю почему, вдруг тоже их обнял. Всех сразу. И троих спасенных, и Лизу, и эту малышку, которая даже не пискнула, когда ее так тащили и трясли.

У Лизы были горячие плечи.

Во меня трясет! До сих пор успокоиться не могу! Мы долго стояли в кругу, будто… не знаю… будто какую-то клятву давали. И тут Васька поднимает на меня свои глазищи и говорит жалобно так:

— Только маме не говорите! Ли, пожалуйста! Она меня больше никуда не отпустит!

И я понимаю: вот ведь проблема-то! Как о таком не говорить? А если скажешь — его не отпустят, меня прибьют. Или подумают, что так себе, никто и не тонул, ерунда. А это тоже не очень-то. Ну, вроде как все наши переживания — ерунда на постном масле, не стоит и говорить о них. Взрослые всегда так. А у меня до сих пор внутри какой-то ком стоит и жжется.

— Не скажешь? Ну пожалуйста, Ли!

И этот сосед тут отодвинулся, руки опустил и смотрит выжидающе. Пришлось сказать:

— Не скажу. Только вы сами не проболтайтесь.

— Я не скажу! Пусть и Дёма!

— Клянусь, — серьезно сказал Дёма.

А Марьянка говорить еще не умеет. Но мне этого мало! Если уж молчать, если уж тайна, то пусть всерьез! И я сказала: