Лев Рубинштейн - Повести

— Кто сей? — спросил какой-то старый сановник, наклоняясь к соседу.

— Куницын, — досадливо отвечал сосед, — кажись, в Париже учился.

— Настанет время, — ясным голосом говорил Куницын, обращаясь к мальчикам, — когда отечество поручит вам священный долг хранить общественное благо!

Лицейские зашевелились. Жанно вперился прямо в чёрные блестящие глаза Куницына. Пушкин поднял голову. Кюхельбекер повернулся к оратору своим здоровым ухом. Вольховский нахмурился.

Куницын называл мальчиков «будущими столпами отечества» и призывал их «не отвергать гласа народного». Император приложил ладонь к уху — он был глуховат, как Кюхля.

Куницын не смотрел на него. Голос его разносился в глубокой тишине по всему залу.

Он говорил о государственных деятелях, которые, не имея познаний, заблуждаются и делаются рабами чужих предрассудков. Нет, не такими будут воспитанники сего Лицея!

Когда он кончил, наступила подозрительная тишина. Имя императора Александра ни разу не было упомянуто в речи. Куницын коротко поклонился и вернулся на своё место.

Царь кивнул директору. Началось представление воспитанников. Они повторили всё то, чему их раньше учили перед пустым креслом. Представление прошло гладко. Вильгельм на этот раз шляпы не ронял. Горчаков, Корф и Комовский снова заслужили одобрение. Жанно, кланяясь, словил взгляд царя — ледяной, голубой, равнодушный взор немигающих глаз. Когда Жанно отступал назад, ему показалось, что царь следит за каждым его движением.

Наконец Александр встал. Зашелестел шёлк дамских платьев, забряцали шпоры адъютантов. Император удалился под руку с императрицей в особый зал — завтракать. Лицеистов построили парами и повели вниз, в столовую, — обедать.

Они увидели царя ещё раз за обедом. Он прошёл мимо них, беседуя с министром. Жанно потянул носом.

— От его величества пахнет сладко, — шепнул он Пушкину.

— Да, это духи, — кивнул головой Пушкин, — и между прочим так же пахнет от Пилецкого.

— От Пилецкого? Я не заметил.

— А ты понюхай.

Жанно решил обнюхать Пилецкого при первом же случае. Но случай представился не скоро. Вечером лицейских повёл гулять гувернёр Чириков, человек недалёкий, но добродушный. Он сразу же прозвал лицейских «птенцами», а они его «Чикчирикандусом». Прозвище получилось чересчур длинное. Илличевский сократил его в «Чирикандус». С такой кличкой гувернёр и проходил до самого выпуска Лицея.

В этот день впервые выпал снег. На фронтоне лицейского здания сияла огненная буква «А» (в честь царя Александра). Огоньки отражались на снегу радужными пятнышками. Громадный Екатерининский дворец весь блестел пылающими плошками. Липы Царского Села выглядели под снегом таинственно и радостно. Кто-то надумал играть в снежки, и воздух наполнился летающими белыми хлопьями.

Жанно и Пушкин атаковали маленького Федю Матюшкина и после долгого сражения насыпали ему снегу за высокий воротник. Матюшкин лежал на снегу и отбивался ногами, пока Чирикандус не велел оставить Федю в покое. Федя поднялся, отдуваясь, снял мундир, вытряхнул снег и сказал, улыбаясь во весь рот:

— Это вовсе не честно. Вдвоём на одного нельзя. Когда я подружусь с кем-нибудь, мы вам покажем.

— С кем ты собираешься дружить? — спросил Жанно.

— Я думаю, с Дельвигом…

Пушкин захохотал.

— Ей-богу, Жанно, он отличный малый! Они вдвоём с Дельвигом и десяти слов за день не скажут!

Пушкин налетел на Федю и стал его щекотать — это была его любимая манера. Федя вырвался и убежал.

— Пойдём, Саша, — сказал Жанно.

— Постой, — рассеянно отвечал Пушкин, — посмотри…

Парк под снегом казался волшебным царством. Горбатые мостики висели над тёмными каналами. Беседки на мостиках плыли в сумерках, как белые корабли. Статуи голых борцов оделись снегом, как шубами, а древняя богиня растений Флора, казалось, несла перед собой снег на блюде. И всё это отражало огни.

— Как в театре, — сказал Жанно.

— Нет, не в театре, а заколдованные сады.

— Пойдём, Пушкин, — повторил Жанно, — нечего сказки сочинять: ведь мы будущие столпы отечества. Ты кем собираешься стать?

— Скорее всего, гусаром, — отвечал Пушкин. — А ты?

— Я тоже, пожалуй, в кавалерию.

Каморки лицеистов были малы. Жанно, мальчик крупный, едва передвигался между железной кроватью, конторкой и умывальником. Полукруглое окно занесло снегом. На конторке горела свеча.