Лев Рубинштейн - Повести

Почтенному наборщику Гендрику Сильбаху, наоборот, Москва не понравилась. В Москве ночи были слишком длинны, улицы слишком кривы, заборов и собак несчётное количество, зато каналов не было вовсе и пушка в обед не палила.

Почтенный печатник Ян Фоскул своего мнения о Москве не выражал и интересовался более всего заработками.

Немецкая слобода, в которой жили голландские типографщики, стояла немного в стороне от города. От неё до Печатного двора расстояние было большое. Типографщики каждый день ездили в город в узком возке, ныряя между сугробами.

Собаки с лаем бежали за возком. Девушки хихикали. Старухи крестились. Уличные торговцы переглядывались и, кривя рты, говорили:

— Царёвы немцы едут.

Более всех недоволен был Копиевич.

— Царь Пётр нас не для того выписал, чтоб мы процветали, — говорил он, — не стану вас обманывать, господа: царь хотел бы видеть на нашем месте русских мастеров.

— Разве у них есть мастера? — спросил Ян Фоскул.

— Есть, — отвечал Копиевич, — хотя и немного. Вот, например, Ефремов.

— Господин Ефремов искусный мастер, — благодушно заметил Тильманс.

— Искусный. Но упрямый и одержимый мыслью обучать своему упрямству молодых людей, — пренебрежительно отвечал Копиевич.

— Мастер обязан обучать подмастерьев, — сказал Тильманс. — Это и наша обязанность.

— Мы здесь не затем, чтобы быть учителями, — вмешался Сильбах, — а затем, чтобы изготовлять образцовые книги.

— Почтенный мастер Сильбах совершенно прав, — отозвался Копиевич.

Мастер Тильманс, однако, остался при своём мнении. Он даже завёл знакомство со стариком Ефремовым и за долгие зимние месяцы научился кое-как говорить по-русски. После масленицы он навестил Ефремова на дому, хотя, по тогдашним правилам, пускать еретика в свой дом считалось грехом. После такого посещения полагалось окурить горницы ладаном и отслужить молебен об изгнании духа злого. Но словолитец всего этого не сделал. Он показал Тильмансу свой верстак, и инструменты, и книги…

Тихо жил Михаила Ефремов. В углу комнаты горели лампадки перед киотом и висели вышитые полотенца. У стены тикали большущие часы с серебряными стрелками.

В красном углу стояло кресло со сложной резьбой по дереву. С другой стороны, над верстаком, расположились на полках книги в кожаных, а иные и в деревянных переплётах, с медными оковками.

Тильманс осмотрел книги. Это были превосходные московские издания с картинками, на толстой желтоватой бумаге, с густым, жирным шрифтом.

— Отлично изготовлено! — сказал Тильманс. — Но мы, господин мастер, более уважаем просторный, тонкий и ясный шрифт, называемый «антиква». Мы стараемся и новые русские буквы, по приказанию царя Питера, делать тонкими. О, вот так! Именно так!

Он указал на пунсон, который лежал на верстаке. Это была буква «О», изящная и округлая, похожая на голубиное яйцо.

— Я уже давно об этом думал, — отвечал Ефремов.

Ефремов жил один. Жена его и дети умерли. За хозяйством присматривала подслеповатая и равнодушная свояченица. В горнице всегда было чисто, тихо и жарко. Снегирь в клетке чистил перышки, но почти никогда не пел.

Тильманс обратил внимание на светловолосого подростка, который неподвижно сидел на лавке с большой книгой на коленях и пристально смотрел в низкое окошко на мартовский подтаявший снег.

— Ученик? — спросил он. Ефремов кивнул головой.

— Прилежный? — спросил Тильманс.

Ефремов вздохнул.

— Молчит. Бог знает, что думает, — сказал он. — Не из московских, приблудный. Трудно ему в Москве.

— О да, в Москве трудно, — проговорил Тильманс, — но надо… Как это?.. Привыкнуть! Как звать?

Мальчик встал, поклонился и сказал:

— Алесь.

— Надо стараться, Алекс, — выговорил Тильманс, — и тогда будешь важный мастер.

Мальчик не отвечал.

Голландец собрался домой в сумерки. Он сел в возок, дёрнул вожжами и выехал за ворота.

Вечерня давно кончилась. Дорога петляла между высокими частоколами. Вороньё носилось над крышами, выбирая места на ночь. Снег был утоптан частыми следами прохожих и лошадиных копыт.

Тильманс обратил внимание на то, что прохожие как-то странно на него смотрят. Две бабы с коромыслами остановились и зафыркали. Потом загоготал встречный мастеровой. Проезжий всадник на всём скаку крикнул что-то и указал плёткой на возок.

Тильманс остановил лошадь и оглянулся. Позади возка, уцепившись за заднюю стенку, стоял ногами на полозьях тот подросток, которого мастер видел у Ефремова.