Виктор Сидоров - Рука дьявола

— Не дойдешь, пожалуй.

— Чего там,— произнес Ленька.— Дойду. Долезу.— И тяжело передвигая ноги, не оглядываясь, поковылял от от дерева, от Аркашки.

— Погоди, Леня.— И Гришаня торопливо пошагал к своему коню, который стоял, уткнув морду в охапку свежего сена. Он привел его, развернул возле Леньки.

— Садись,— произнес глухо.— Давай подсоблю.

Посадив Леньку в седло, он повел коня через низинку, между кустами и остановил его на неширокой извилистой тропе.

— Езжай этой дорогой. Никуда не сворачивай. Выедешь прямо к пашням, а там... И замолчал.

— А ты? — удивленно спросил Ленька.— Ты-то?

Гришаня улыбнулся усталой, вымученной улыбкой.

— Что ты глупый такой?.. Неужто не понимаешь — нет мне больше домой дороги... Пойду искать свое счастье... Авось найду.

У Леньки задрожали губы. Он сжал обеими руками его ладонь, произнес, безуспешно пытаясь сдержать эту дрожь:

— Прощай, Гришаня... Друг хороший... Прощай. Век не забуду...

— Прощай. Спеши. Авось когда-нибудь свидимся.

Сказал, подшагнул к морде коня, провел по ней несколько раз ладонью, заглядывая в черные, чуть диковатые глаза. Потом быстро прижался к ней щекой и, больше не говоря ни слова, повернулся круто и пошел прямиком в глубь леса.

Прошло немало дней и недель. Пожелтели в степи березовые колки, забагрянели листья черемух и осин вдоль кромки бора. Обезлюдели поля и огороды, лишь стаи дроздов с шумом носились по сиротливому простору. Дождей пока не было, но небо уже по-осеннему темнело и хмурилось.

Повеселели сельчане, подобрели, пораспрямили спины: хороший хлеб уродился в нынешнем году. Давно не было такого щедрого урожая. Даже самая захудалая беднота, которая никогда не сводила концы с концами, и та воспряла духом, глядя на свои доверху засыпанные лари: и на еду хватит, и на семена.

И другое радовало не меньше: наконец-то люди за многие месяцы впервые могли вздохнуть свободно. Они ложились спать, не тревожась, что за ночь на их воротах вдруг появится зловещая чертова метка, вслед за которой обрушится какая-нибудь непоправимая беда, не нервничали в постоянном ожидании грохота выстрелов налетевшей на село банды. Все стали безо всякой опаски выезжать на лесосеки, в соседние села и даже в уездный город.

Да, многое изменилось в Елунино, много произошло всяких событий, и больших и малых, с того памятного для Леньки дня, когда Гришаня спас его от смерти, когда он, едва живой, добрался до села. Давно уже нет Фомы Тихоновича Барыбина — арестовали. Вместе с ним увезли в уезд Никиту Урезкова. Нет и Тимохи Косого — скрылся в тот вечер куда-то, словно в воду канул. Не удалось тогда бандитам, как ни готовились, похозяйничать в селе при свете горящих изб. Все они — и те, что собрались у кладбища, и те, что намеревались напасть на село со стороны степи,— крепко напоролись на засады лыковского отряда самообороны. Никто не ушел. Многие сразу легли, от первого же залпа, в том числе и Кузьма Ощепков. Остальные, пальнув два-три раза, бросились обратно. Рыжебородый Прокофий Барыбин, поняв, что его затея рухнула, а ему нет никакого спасения, застрелился. Так вся банда, вернее, три мелкие шайки — Прокофия, Решетникова и Ермила, навсегда перестала существовать.

Конечно, Ленька не участвовал в засадах и не видел ничего этого. Обо всем ему рассказали после и Лыков, и дядька Аким, и ребята-комсомольцы.

Когда брали Барыбина и Никиту Урезкова, когда потом отряд бил и ловил по кладбищу и в степи бандитов, Ленька метался дома в жару и почти в беспамятстве.

Около трех недель провалялся он в постели, пока не оклемался окончательно, пока вместе с болью не исчез и ужас от пережитого там, на бандитской стоянке. Пожалуй, полсела за эти три недели перебывало в доме дядьки Акима, и каждый, кто шел проведать Леньку, нес ему то масла, то яиц, то курицу, будто он, Ленька, обжора какой и ест за десятерых.

Несли любые гостинцы, чтобы хоть этим как-то отблагодарить его да поглядеть, каков он есть, Ленька Спиридонов, который отвел от села этакую грозную беду.

Самыми частыми гостями у Леньки были Варька и Култын. Особенно Варька. Бывало, не успеет Ленька открыть глаза, а она уже тут как тут и всегда одно и тоже:

— Лень, есть хочешь?

Ленька морщился и мотал головой.

— А ты поешь,— умоляюще складывала Варька руки на груди.— Хоть немножко. Ведь поправишься быстрей, а?

И не ожидая ответа, бежала на кухню, радостно крича:

— Теть Паша, я налью Лене супчику. Он хочет поесть.