Виктор Сидоров - Федька Сыч теряет кличку

Пока Тимка про мотоцикл, про коляску да учебу говорил, ребята не особенно прислушивались. А как дошел до путешествия, побросали все, заинтересовались. Андрюшка вздохнул.

– Мотоцикл маленький. Сколько ребят усядется? Самое большое пять. А куда палатку, куда бензин, еду, снаряжение? Вот бы автомашину свою, дворовую иметь! Хотя бы «Москвича». Тогда другое дело! Тогда в любое путешествие можно ехать.

Размечтались ребята. Тихо отложил инструменты и Фаддеич. Задумался старик, о трубке своей забыл, устремил взгляд через окно куда-то далеко, далеко.

– А если тележку сделать и мотоциклетный мотор на нее поставить? – говорит Алька. – Потянет?

– Пожалуй, – отозвался Андрюшка.

– Вряд ли, – покачал головой Тимка.

Отвел глаза Фаддеич от окна, слушает ребят, улыбается в заскорузлую рабочую руку. Как понятна старику красивая мальчишеская мечта о далеком путешествии в неизведанные края! «Ах вы, галчата», – думает растроганно Фаддеич и неторопливо набивает трубку. Давно ему не было так легко и радостно, как здесь, в этом «Веселом керогазе». Словно частицу молодости вдохнули в старика мальчишки. С ними он снова почувствовал себя занятым, нужным и рабочим человеком. Смотрит Фаддеич на ребят и вспоминает свое собственное далекое детство. И он мечтал о путешествиях. Еще как мечтал! Да все попусту. Десяти лет ушел к кулаку работать. Потом был и плотогоном, был и рыбаком, столяром, мотористом, слесарем. Да разве упомнишь все. Пришла гражданская война. Партизанил. Бил беляков по всей Сибири. Потом снова работал. Так и ушла мальчишеская мечта, оставив лишь грустное и трогательное воспоминание.

– Можно баркас с мотором сделать, – глухо говорит Фаддеич, снова глядя в окно. – Тогда до самого Ледовитого дойти можно.

Ребята притихли, будто оглушенные словами старика.

– Баркас?! С мотором?! – воскликнул Тимка. – До Ледовитого?

Нет, это слишком прекрасно! Баркас, чайки, убегающие берега Оби, Новосибирское море, тайга, Ледовитый океан… Только одни эти слова заставили замереть сердца. Нет, в такое счастье трудно сразу поверить. Но ведь это говорит Фаддеич! Не он, не Андрюшка или Алька, а Фаддеич. Значит… значит…

– Дядя Фаддеич, а можно? – выдохнул Тимка.

– Можно… – говорит Фаддеич. – Поробим как следует, а весной уплывем к дружкам моим остякам-охотникам. Много узнаем… Хорошо на Севере.

Ребята плотно обсели Фаддеича и слушали, открыв рты, глядя на него большими немигающими глазами.

Забыл на время о своем горе Сыч. Слушает Фаддеича и будто сам несется по упругим волнам на быстром баркасе. Над ним голубое небо и ослепительное солнце, кричат чайки, а он стоит на палубе и ведет корабль в неизведанные дали… Ветер мягко бьет в лицо, раздувая ленты бескозырки… И вдруг мысль, тупая, как обух топора: «А я-то чего радуюсь? Мне-то не плыть…» И погасли Сычевы глаза. Стало сразу тоскливо и неуютно в комнатке. Явилось и горе: «Отца-то нет больше»… Сыч встал.

– Куда ты? – окликнул его Андрюшка.

– Пойду… Мне пора…

Вдвоем вышли на улицу. Солнце уже опускалось за горизонт. Дул прохладный ветерок. Невдалеке сидели малыши, пискляво и нестройно распевали:

– Ну ладно, Андрюшка, я, пожалуй, пойду… – тихо произнес Сыч. – Весело вы живете…

– И ты приходи к нам, – живо отозвался Андрюшка. – Вместе будем баркас строить, а будущим летом – на Север. А?

Сыч ничего не ответил, ковырнул носком ботинка землю, вздохнул.

– Ладно, увидим…

Андрюшка протянул Сычу руку.

– Ты сейчас домой?

Сыч отрицательно качнул головой.

– Домой боязно что-то. К Зайцу на сеновал пойду…

Андрюшка вдруг хлопнул по спине Сыча.

– Слушай, зачем на сеновал? Идем к нам.

– Да ты что? – испугался Сыч. – Твоя мать заругает.

Андрюшка так заразительно засмеялся, что Сыч улыбнулся.

– Ну, чудак! «Мать заругает!» Да она обрадуется даже. Идем, нечего ломаться.

Дома Андрюшка, как только открыл дверь, крикнул:

– Мама, а у нас гость!

Сыч, стащив с головы кепку, смущенно переминался с ноги на ногу. Из кухни вышла Валентина Сергеевна.

– Федя?.. Вот не ждала! Давно я не видела тебя. Смотри, какой вырос – совсем большим стал. Ну, проходи, проходи.

Трудно понять Сычу, отчего вдруг запершило в горле. Оттого ли, что увидел добрые лица и услышал ласковые слова, оттого ли, что впервые после мамы его назвали по имени, просто и ласково. Сыч быстро отвернулся к стене, вытер ладошкой глаза.