Владислав Крпивин - Дагги-Тиц

И ударил из динамиков музыкальный сигнал…

«Ты не Инки. Ты котенок Оська! Такой же ловкий и смелый, как Альмиранте!.. Ты друг несчастной Беатриски, которую ради денег засунули в клетку «молочные» жадюги! Сволочи, твари, нелюди! Те, кто убили Мелькера, кто гадит на всей планете… Но меня, Оську, им не достать, не поймать!..»

Он взлетел на бетонный барьер фонтана.

— А я бродячий котенок Оська!.. — разнеслось над сквером, над улицей, над зрителями.

Конечно, это был не его голос. Инки тоже пел, но из динамиков рвался отчаянно звонкий голос маленького храбреца Никитки. Однако Инки сейчас не думал об этом. Он сливался с песней. Он рвался вместе с ней в весеннее пространство.

Город и правда принадлежал ему! Весенний, солнечный, сверкающий стеклами, шумящий тополями, которые уже окутывала коричневатая дымка набухающих почек… Это был Оськин город, Инкин город. Вся земля была его — назло всем гадам, которые хотели эту землю сожрать, затоптать, нарезать на куски и затолкать в банковские сейфы…

Потом Инки перескочил через забор на территорию кошачей выставки — гибкий и бесстрашный. Он отбился от двух мешковатых сторожей, как юные рыцари отбиваются от нечистой силы. Он прыгнул к сколоченной из некрашенных палок решетке, за которой тосковала несчастная Беатриска.

Рыжее Солнышко-Юрасик возникло верхом на бетонном олене. Радостно замахало руками.

Оська рванул клетку, раскидал палки.

— Удирай отсюда, Беатриска!.. — разнеслось из динамиков. И… дальше тишина.

А потом в этой тишине отчетливо прозвучал голос Гвидона:

— Перерубили кабель, твари!

Инки обмер…

Но Оська не обмер. Он только чуть не заплакал от яростной обиды и за руку (за рыжую лапу!) выхватил Беатриску из остатков клетки.

…И он собрал все силы. Вдохнул в себя все отчаянье, всю жалость к Беатриске, все желание свободы — для нее и для себя. Все стремление оказаться сильнее тех, кто прячется за липкими черными джунглями зла. Не может быть, чтобы совсем не оказалось голоса, если хочешь пропеть свою песню изо всех сил!

понеслось над сквером без всяких динамиков, отчаянной силой Инкиного желания и боли…

Можно, конечно, утверждать, что законы природы не обманешь и безголосый пацаненок не может сделаться юным солистом даже на миг. Но это было! Это не выдумка. Это слышали не только те, кто был тогда на площади, но и те, кто вечером смотрел «Новости региона»… Впрочем, сейчас до вечера было далеко, а песня звенела. И очень скоро ее подхватили ребята. Которые оказались в толпе зрителей. И детсадовские, и постарше. Ведь многие видели «Бегство рыжей звезды» и раньше, помнили все куплеты:

…Потом, вечером, в комнате Зои, где собрались все штурманята, Инки видел на экране свое снятое крупным планом лицо с бегущими по щекам струйками. И не отворачивался, только прижимал палец к уголку глаза…

Дядька с покрытым седой щетиной лицом и правда был капитаном. «Капитан речного флота в отставке», — так он сам назвал себя.

Он подошел к ребятам где-то через час после спектакля.

Зрители к тому времени разошлись, операторы с камерами уехали, милиция тоже укатила, оставив у дверей одного часового — не прежнего охранника, о которого Никитка разбил портрет, а дюжего сержанта с рыхлым лицом. Он добродушно посоветовал Зое:

— Скажи своим пацанам, чтобы не делали глупостей. Только поимеете лишние неприятности.

Зоя и ребята стояли перед грудой имущества и думали: куда все это девать. Ну, мелочь всякую, костюмы, магнитофоны можно растащить по домам, старые стулья и скамейки тут и бросить (пусть городское начальство делает с ними, что хочет). Но ведь были еще громоздкие звуковые колонки, электрокамин и обшарпанный, но всеми любимый шкаф-буфет с причудливой резьбой. И круглый стол, за котором проводили долгие вечера. И декорации к пьесам. И туристическое хозяйство…