Иван Василенко - Весна

Осторожно сошел я вниз и приоткрыл дверь в кухню. В кухне было темно. Я чиркнул спичкой и зажег захваченную с собой свечку. Покапав воском, я прикрепил ее к столу. Противно зашуршали в мусоре и побежали по полу в разные стороны толстые черные тараканы. Я вытащил из кармана молоточек и принялся постукивать по стенам. Я придвигал стол к стенам, на стол ставил табуретку и стучал под самым потолком: звук везде получался одинаковый. Только там, где шел дымоход, звук менялся: он был глухой и гулкий. Но не в дымоход же замуровал пират свои сокровища! Я даже заглянул в медный бак, в тот самый, который приснился мне во сне. Там сидел огромный тараканище и притворялся дохлым. Больше не было ничего.

Когда я вернулся в келью Нифонта и посмотрел в щелку, в комнате Анастаса было уже темно и тихо.

Я ждал, что меня, Ильку и Андрея выгонят из училища. Кого ж еще могли подозревать? Кроме нас троих, никто в училище после занятий не оставался. Когда мы на другой день проходили через зал, то увидели, что царь по-прежнему красуется в своей золоченой раме, будто его и не выбрасывали в мусорный ящик. Конечно, это был другой портрет, но такой точно.

Первым уроком была геометрия. Артем Павлович пришел заспанный и нахмуренный. И все видели, что ему сегодня особенно противны и теорема, которую он объяснял, и мел, и доска, и все на свете. Так и ушел, ничего не сказав о портрете.

На второй урок пришел Лев Савельевич. Он тоже про портрет ничего не говорил, а только все кусал бороду.

На третий явился батюшка. Этот начал с того, что в Харькове забастовали рабочие кондитерской фабрики «Жорж Борман».

— Чего им еще надо! — сказал он. — Целый день едят пирожные и закусывают шоколадными конфетами. Так нет, подавай им еще какую-то свободу! Что, их в тюрьме держат, что ли? Какая им нужна еще свобода! А все это—работа смутьянов, разных там социалистов, врагов нашей великой державы и православной церкви. Детей — и тех в разврат ввергают. До чего дошли! Портрет государя императора, божьего помазанника… — Но тут батюшка поперхнулся и опять начал ругать рабочих кондитерской фабрики.

Илька встал и сказал:

— Вы, батюшка, не знаете. А мой двоюродный брат на Жоржа Бормана уже пятый год работает. Так он рассказывал, что женщины, которые конфеты начиняют и в бумажки заворачивают, те конфеты едят только первый день, а потом и не смотрели б на них. Жорж Борман тоже не дурак: он знает, как отбить у своих рабочих охоту к сладкому.

Мы думали, что батюшка начнет ругаться, но он почему-то заулыбался и весь так и потянулся к Ильке.

— А как, как? Как же он отбивает охоту? Это интересно!

На последний урок пришел сам инспектор (он у нас преподавал естествознание).

— Вот когда нам крышка, — шепнул Андрей.

Но и Михаил Семенович ничего про портрет не сказал. Илька тоже боялся, а тут подмигнул нам с Андреем и сказал так, будто заранее все знал:

— Что они, дураки, чтоб шум поднимать! Им же первым жандармы и всыпят. Скажут: «А вы куда, лупоглазые, смотрели?»

Из училища я отправился в монастырь. Там меня поджидал сторож из церкви Михаила архангела.

— Ангелочек! — радостно крикнул он, увидя меня. — А я-то жду-пожду. Вот батюшка прислал твое ангельское одеяние. Отбился ты от нас, совсем отбился. Все прихожане, слава тебе, господи, жалуются и спрашивают: «Куда улетел наш белый ангел?» А я хоть и знаю, что наш батюшка, слава тебе, господи, запродал тебя грекам, а молчу. Не мое это дело. Как думаешь, дадут мне монахи пообедать? Они что тут употребляют — водку или свой греческий коньяк? Да мне, слава тебе, господи, все равно: я могу и того и другого, лишь бы не обнесли.

Я сказал, что тут, кроме микстуры, ничего не пьют.

— Знаем мы эту микстуру, — проворчал старик. — У нас вот тоже: привезу я бочоночек красного винца для причастия прихожан, ан глядь, его уже на донышке. Все «причащаются» подряд: и сам батюшка, и отец дьякон, и псаломщик, и регент. Один я отворачиваюсь: верблюд я, что ли, чтоб вино пить. Это ж сколько его надо выпить, чтоб в голове прояснилось!

Пришел Дамиан и повел нас к Анастаса. Патер брезгливо осмотрел мою ангельскую одежду и покачал головой:

— Это глупо: ангелы не носят станы, ангелы носят хитоны.

— Истинная правда, батюшка, — поддакнул сторож. — Сколько я их видел, ангелов этих, все они были без штанов.

— Ну, иди, — отпустил патер сторожа. — Иди с богом.

— С богом! — Сторож поморщил свой дряблый нос. — Это я, батюшка, и сам знаю, с кем мне идти: с богом или с чертом. А вы бы лучше распорядились, чтоб ваши монахи покормили бедного человека. С самого утра, слава тебе, господи, не жрамши хожу.