Иван Василенко: Волшебные очки

— На трое суток под арест. Ма-арш! — подняв голос до звука металла, скомандовал ротмистр. — А этого— в камеру! В камеру его!

В камере я буйствовал: стучал в дверь, требовал бумаги и чернил. За три дня я написал жалобы прокурору, губернскому жандармскому управлению, губернатору, министру юстиции и даже Государственной думе.

В жалобах я объяснил, что со мной случился психологический слуховой самообман — явление, научно доказываемое во всех учебниках психологии, в том числе и в «Психологии» Уильяма Джемса. Все дело, писал я, в извозчике: он обознался, приняв меня за похитителя монашки. Хотя исправник после допроса отпустил меня, но велел оставить в канцелярии свой адрес. И вот, когда в квартиру вошли жандармы, я подумал, что это за мной, и на вопрос, кто здесь Заприводенко, ответил: «Я», так как мне показалось, будто спросили, кто здесь Мимоходенко. Теперь жандармы, ничего не понимающие в психологии, незаконно держат меня по своему невежеству под арестом.

Каждую жалобу я заканчивал троекратным «протестую» и для большей убедительности ставил три восклицательных знака.

Однажды ко мне в камеру привели какого-то человека с запекшейся кровью на губах и синяками под глазами. Жандарм спросил его:

— Знаешь ты этого студента?

Человек долго смотрел на меня, дрожа всем телом, и наконец сказал:

— Не могу взять грех на душу: не знаю.

Выпустили меня только через десять дней. Ротмистр, избегая встретиться со мной взглядом, протянул мне лист бумаги:

— Прочтите это предписание.

В предписании губернского жандармского управления говорилось, что дело в судебную инстанцию не следует направлять, так как объяснения жалобщика суд, вероятно, сочтет убедительными. Принимая, однако, во внимание, что жалобщик вольно или невольно способствовал бегству студента, опасного политического преступника, и что в Градобельске он этим может снискать себе нежелательную для общественного спокойствия популярность у учащейся молодежи, склонной к увлечениям, считать целесообразным подвергнуть его административной высылке по месту рождения с проживанием там под надзором полиции.

Прочитав, я чуть не подпрыгнул от радости: так, значит, Роман скрыться успел. А я-то все десять дней мучился сомнениями.

— Вы, кажется, таким оборотом дела совсем не огорчены, — с досадой заметил ротмистр.

Я загадочно ответил:

— Конечно. Могло ведь быть и хуже. Но все равно это произвол, и я буду жаловаться министру внутренних дел.

Подписав обязательство выехать из Градобельска в течение двадцати четырех часов, я отправился в институт.

В зале стояла тишина, лишь приглушенно доносились из аудиторий монотонные голоса лекторов.

Я постучал в дверь директорского кабинета. При виде меня Кирилл Всеволодович облегченно вздохнул:

— Выпустили? Ну, я рад. Значит, мои объяснения возымели свое действие.

— А разве вы, Кирилл Всеволодович, ходатайствовали за меня? — спросил я с благодарным чувством.

— Я подтвердил, что такой «слуховой самообман» психологически верен. Ах, Мимоходенко, Мимоходенко, беспокойный вы юноша. Ну, да теперь вы извлекли урок и, надеюсь, будете вести себя солиднее. Идите в аудиторию, вам надо наверстать пропущенное.

— Увы, Кирилл Всеволодович, я покидаю Градобельск: меня высылают. Пришел за документами.

Кровь от лица директора отхлынула.

— Боже мой, боже мой, — прошептал он. — Лишиться сразу двух воспитанников. А на первом курсе и без того недобор. Что скажет попечитель округа!

Мне стало жалко старика.

— Простите меня, Кирилл Всеволодович, что я причинил вам огорчение. Но разве я мог поступить иначе!

— Вы обязаны были поступить иначе! — гневно крикнул он. Но тут же опять смягчился: — Хотя, впрочем… товарищеский долг… Да, товарищеский долг… — Он поднял на меня свои блеклые, выцветшие глаза, и мне показалось, что в них засветились зависть и нежность. — Ах, молодость, молодость! — сказал он дрогнувшим голосом. — Все в этом слове…

В зал я вернулся в тот момент, когда из всех аудиторий повалили институтцы. Первым меня увидел Аркадий.

— Дми-итрий! — протянул он, будто не веря своим глазам. Повернулся и зычно прокричал: — Товарищи! Вернулся Мимоходенко! Мимоходенко вернулся! Качать его!

Конечно, он давно разблаговестил, как я помог Роману скрыться.

Что тут началось! Меня стискивали в объятиях, целовали, подбрасывали к самой люстре — ведь Романа очень любили.