Зоя Воскресенская - Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка

— Русские варвары! — продолжал выкрикивать молодчик в коричневой рубашке.

— Замолчи, гитлеровский выкормыш! — хрипло крикнул высокий худой человек в роговых очках. — Я поляк, бежал с германской каторги. Я знаю это место. Эта фотография растерзанных людей сделана в варшавском гетто. Я сам видел эти горы умерщвленных гитлеровцами людей. Немцы похваляются собственными зверствами!

Антошка схватила маму за руку.

На мраморный цоколь дома ловко вскарабкался юноша в клетчатой рубашке, в брюках-гольф. Он откинул прядь светлых волос со лба.

— Люди, клянусь вам, это наша деревня Лидице, уничтоженная фашистами. — Чех показал на фотографию: на развалинах домов, как кладбищенские кресты, торчали печные трубы и вздымали к небу обгоревшие сучья толстые стволы деревьев. — Нацисты уничтожили всех жителей этой деревни.

— Я — серб! — Мужчина с ярко-черными глазами, в защитного цвета рубашке встал спиной к витрине и раскинул руки. — Я свидетельствую — это все злодеяния самих фашистов.

— Господи, — крестилась старая шведка, — неужели ты так несправедлив, что не знаешь, кого покарать?

— Кого же, по мнению почтенной фру, должен покарать господь бог? — прошипел шведский фашист.

— Убийц! Будь они трижды прокляты! — Старуха стукнула палкой о тротуар.

— Смотри, — прошептала Антошке Елизавета Карповна, — вон там, внизу, в самом углу, фотография развалин. Видишь в дыму силуэты? Это наш Харьков, мой родной город… Что сделали немцы с нашим прекрасным городом!

На цоколе здания, поддерживая друг друга, стояли француз, датчанин, норвежец, бельгиец… Все они, гневно жестикулируя, каждый на своем языке говорили шведам о бедствиях, которые принес с собой фашизм. Не все понимали их, и не все старались понять. Многие торопились уйти. Они предпочитали не знать, что творится за пределами их страны. Они были нейтральны.

Из толпы вынырнула девчонка. Она попыталась взобраться на цоколь, длинная коса раскачивалась за спиной, как светлый маятник. К ней уже протянулись руки, чтобы помочь взобраться на цоколь. Антошка покажет сейчас, что сделали немцы с ее родным Харьковом. Там родилась ее мама, там живет тетя Люда — может, ее тоже замучили немцы… Шведы ее поймут, она хорошо говорит по-шведски.

Но твердая рука мамы схватила за косу-маятник.

— Сумасшедшая, немедленно идем!

Мама была сердита не на шутку.

— Ты понимаешь, что могла натворить? — выговаривала Елизавета Карповна всю дорогу. — Ты в чужой стране, ты не смеешь своевольничать. Все, что надо, за тебя скажет наше правительство, наше полпредство. Ты не смеешь совать своего носа не в свои дела!

— Я не желаю здесь жить. Понимаешь — не же-ла-ю! Я хочу домой и не буду прикидываться дурочкой, которой все равно. И всегда во всем виновата я, что бы ни случилось, даже на улице.

Елизавета Карповна шла молча.

Антошка притихла.

— Мамочка, прости меня, я знаю, что всем этим не поможешь, но ты сама готова была кричать, когда увидела Харьков.

— Хорошо, хорошо. Помолчим немного, — сказала Елизавета Карповна.

По Кунгсгатан, цокая подкованными сапогами по мостовой, сжав в руках резиновые дубинки, спешили полицейские.

Елизавета Карповна и Антошка еще издали заметили у подъезда пресс-бюро машину с красным флажком на радиаторе. Это была машина Александры Михайловны. Значит, она тоже приехала.

— Что-то случилось, — заторопилась Елизавета Карповна. — В этот час Александра Михайловна обычно работает у себя в кабинете.

Быстро сбежали по крутым ступенькам в полуподвальное помещение. В пресс-бюро уже было полно народу. Собралась вся советская колония. Здесь и дипломатические работники, и уборщицы, и машинистки, инженеры торгпредства и работники по охране, свободные от дежурства. Все они окружили полпреда.

Прибыла почта из Советского Союза, и Александра Михайловна сама раздавала письма. Почти каждый получил весточку от родных и друзей.

Получила письмо и Елизавета Карповна. Антошка видела, как дрожала мамина рука, когда она отрывала кромку конверта.

Прильнув к плечу матери, Антошка читала папино письмо и видела, как на листок падают и расплываются капли. Мама плакала. Письмо было написано три месяца назад.