Зоя Воскресенская - Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!

— Антошка, мы не мстительны.

— Тогда почему на всех заголовках газет пишут: «Смерть фашистским оккупантам»? — все больше горячилась Антошка.

— Девочка, пойми, он ранен, он пленный. Существует международное Женевское соглашение, по которому раненым должна оказываться помощь.

— Значит, раненый уже не враг, а друг? Нет, нет, я не понимаю! — Антошка бросилась на диван и в ярости колотила подушку кулаками. — Выходит, для тебя, как врача, все люди одинаковы, нет ни врагов, ни друзей, а есть здоровые и больные. Для тебя человек состоит из костей, сухожилий, и даже человеческая кровь для тебя разные красные и белые шарики. Доктор Чарльз настоящий патриот, а я хочу, чтобы ты, моя мама, была патриоткой и чтобы была права ты, а не он.

Елизавета Карповна терла себе виски. Дочь в чем-то права и в чем-то заблуждается. Как ей лучше объяснить?..

— Антошка, права я. — Елизавета Карповна присела возле дочери и погладила ее по голове.

Антошка сбросила руку матери и вскочила на ноги.

— Ты хотела, чтобы я его убила? — спросила тихо мать.

— Я хотела, чтобы твои руки не прикасались к нему. Я же понимаю что убивать надо в бою, а лечить его не надо.

— Это равносильно убийству.

— Ну и что? Что заслужил, то и получил.

— Послушай, Антошка. Когда он пришел в сознание и увидел, что я держу шприц и хочу сделать ему укол, он с ужасом следил за моими руками. У него был смертельный страх в глазах: он думал, что я хочу ввести ему яд, так как не верил, что его могут лечить, потому что знал, как расправляются фашисты с нашими военнопленными. Он что-то мне говорил, в его голосе была мольба, он не понимал меня, как не хочешь понять меня ты.

Антошка повернула мокрое от слез лицо к матери.

— Получается, что я и гитлеровец думаем одинаково? — возмущенно спросила она. — Но я же не предлагаю его отравить или убить.

— Значит, я должна была стоять и смотреть, как он истекает кровью, мучается и умирает?

— Не знаю, не знаю!.. — в отчаянии воскликнула Антошка. — Наверно, ты сделала правильно, и все-таки это ужасно. — Антошка поглаживала Джонни. — Может быть, он убил его маму, а моя мама спасла от смерти убийцу. Английские рабочие делают танки, чтобы мы скорее победили, а английские военные топят эти танки в море, чтобы они не достались нам, значит, помогают немцам… Как все сложно! Как все несправедливо! Англичане — союзники, значит, друзья. А разве друзья так поступают?

— У нас есть друзья, дочка, во всем мире. Вспомни Швецию. Простые люди, рабочие, матросы, были нашими настоящими союзниками, друзьями. Английские рабочие наши настоящие друзья. Возьми матросов на нашем пароходе. Они подвергаются опасности, везут нам вооружение, боеприпасы. Это друзья. А фашист, которого я оперировала, в Мурманске будет передан нашим властям как военнопленный. Он обезвреженный враг.

Мать и дочь сидели молча, обе в смятении чувств…

Ночью пароход так тряхнуло, что Антошка с Джонни вылетели с дивана на пол.

— Мама! — отчаянно взвизгнула Антошка. — Мамочка! Мина? Торпеда? Мамочка, ты жива?..

Джонни надрывался от крика. Пикквик выл.

— Спокойно, спокойно, Антошка, взрыва не было. Наверно, наш пароход наткнулся на скалу. Ты слышишь, как работают машины, и шторма нет… Пикквик, фу, прекрати выть!

Елизавета Карповна добралась до штепселя и включила свет. Пароход плавно покачивался, двигатели работали, как спокойное, здоровое сердце.

— Хорошо, что мы в шубах спим, — сказала Елизавета Карповна, — вот только я больно ударилась виском, а у тебя ничего не болит?

— Нет, нет. Джонни, миленький, не плачь. — Антошка оглядывала Джонни. — У него кровь!

— Ну это пустяки, прикусил губку зубами. — Елизавета Карповна осмотрела Джонни. — Он просто испугался. Приложи ему компресс к губе, а я пойду выясню, что там произошло.

Елизавета Карповна прошла по коридору и приоткрыла дверь, ведущую на верхнюю палубу. Она услышала голос капитана, проклинавшего американцев, «неповоротливых буйволов», которым не в море плавать, а работать на свиноферме.

Если бы случилось что-либо страшное, наверно, у капитана не было бы времени сыпать такие витиеватые проклятия на голову американцев, зазвенели бы колокола громкого боя, слышался бы знакомый стук тяжелых башмаков, но на пароходе было спокойно.

Антошка уложила Джонни на диван, сделала ему на губу примочку.

— Джонни, не плачь, видишь, Пикквик уже не плачет. Скоро пройдет. — Девочка гладила малыша по головке и приговаривала: — У кошки боли, у собаки боли… Нет, не надо, чтобы у Пикквика болело. У акулы боли, у крокодила боли, у бегемота боли, а у Джонни проживи.