Эсфирь Эмден: Дом с волшебными окнами. Повести

Дома никого не было, её никто не слышал, и она могла теперь говорить какие угодно ласковые слова этой так полюбившейся ей в дороге кукле. Ведь сейчас никто не назовёт их сентиментальными и наивными «в устах такой большой девочки».

— Петрушка, хороший мой, — повторила она. И ясно, очень ясно услышала ответ:

— Са-ша!..

Вы слыхали когда-нибудь таких ораторов, которым нечего сказать, а они всё-таки говорят?

Например, на классном собрании. Слыхали, да?

К таким ораторам принадлежал и петух Крикун.

Уверяю вас, что ему действительно нечего было сказать, когда он среди дня взлетал на забор и начинал свою речь, обращённую к курам и другим обитателям маленького двора.

В этот день Крикун начал свою речь так:

— С точки зрения! Здоровой критики!..

Он посмотрел вокруг своими круглыми глазами — что бы ему такое сегодня покритиковать? — и начал с первого, что попалось в его петушиное поле зрения:

— Я критикую ку-ур!..

Куры сейчас же сбежались, кудахча и сбивая с ног друг друга. Они восхищались петухом и готовы были часами слушать его. Но так как петуху совершенно нечего было сказать, кроме того, что он уже сказал, то он повторил полюбившуюся ему фразу ещё раз пять, и куры снова разбрелись по двору.

Но был один слушатель, который никуда не ушёл, а продолжал внимательно слушать Крикуна и даже подбадривал его криками, вертелся, плясал от восторга и наконец звонко захлопал. Петух к таким овациям, по правде говоря, не привык и, косясь на благодарного слушателя круглым глазом, так оглушительно крикнул «кукареку», что даже сам удивился.

И слушатель был поражён таким великолепным концом речи. Он всплеснул руками и вывалился бы от восторга из окна, в которое высовывалась его радостно улыбавшаяся физиономия, если бы Саша не удержала его за подол рубашонки.

— Какой ты ещё глупенький, Петрушка! — сказала она. — Ну чем тебе понравился этот болтун? Только кричит без толку и крыльями хлопает.

Но Петрушка не мог на этот раз согласиться с Сашей. Солнце так ярко светило в этот день, и так ослепительно сверкали петушиные зеленовато-синие перья!

Это было как в театре, но, пожалуй, ещё лучше, потому что петух бродил по ярко-зелёной траве и вокруг так одуряюще-заманчиво пахло мёдом и мятой!

Петрушка ужасно завидовал петуху и искренне им восхищался.

— Хорошо, если он тебе так нравится, я познакомлю вас, — сказала Саша. — Ведь тебе тоже скучно здесь, я знаю.

И она высыпала за окно горсточку хлебных крошек.

Крикун сейчас же склонил набок голову и важно подошёл к окну. Он склюнул одну крошку и, став в нестерпимо прекрасную позу, оглушительно захлопал крыльями и снова закричал, призывая кур к этому неожиданному угощению.

Петрушка был просто ослеплён: он бесповоротно влюбился в этого горластого красавца.

В общем, знакомство состоялось, и Крикун, гордясь произведённым им впечатлением, по нескольку раз в день подходил к окну, на котором сидел немножко скучающий и в то же время очень всем заинтересованный Петрушка.

Петуху, конечно, совершенно нечего было сказать Петрушке. Он, по правде говоря, ничего не понимал в окружающем и на все жадные Петрушкины расспросы болтал такую чепуху, что Саша сразу высмеяла бы его.

Но Саше некогда было слушать разговоры новых приятелей — у неё теперь было много хлопот по дому. Ведь она была исполнительная и аккуратная девочка и к тому же побаивалась своей строгой и справедливой тёти. Да и не могла она так хорошо понимать болтовню петуха, как её понимал Петрушка.

— Здр-равствуй! — орал Крикун, подходя к окну (он здоровался с Петрушкой не меньше десяти раз на день).

— Драсьте, драсьте! — радовался Петрушка. — Где ты был? На улице? Там интересно? Что там делают?

— Ничего интересного! — важничал петух. — Таскают зачем-то палки, меня чуть не зашибли и ещё обозвали!

— Как, как тебя обозвали? — волновался Петрушка.

Но Крикун не хотел повторять обидное слово. Рабочие, строившие дом, обозвали его дураком. Это была такая несправедливость! Ведь он-то был занят важным делом — искал за границей своего двора самые вкусные крошки, а эти глупцы таскали зачем-то брёвна и чуть не сшибли его с ног.

Петрушка тоже негодовал — сочувствовал своему новому приятелю.

Ему хотелось заступиться за друга, хотелось отплатить обидчикам, но, главное, очень хотелось побывать в этом большом, шумном мире, начинавшемся за дворовой калиткой.