Иван Василенко: Звездочка

И вот этот Сеня Чесноков, когда до окончания училища оставалось всего четыре месяца, вдруг исчез.

Случилось это так.

Однажды в училище донеслось из сквера гортанное пение. Время было послеобеденное, свободное. Ребята высыпали в сквер. Перед зданием стоял подросток в пестрых лохмотьях. Огненные глаза с блестящими белками, коричневая кожа лица, на ворохе вьющихся иссиня-черных волос — маленькая розовая кепочка. В руках он держал гитару с огромным красным бантом на грифе, а у ног его сидел пес волкодав с репейниками в бурой клочковатой шерсти и с досадой смотрел куда-то в сторону маленькими, как у медведя, глазами. Живописный подросток поклонился на три стороны и на ломаном русском языке сказал:

— Начинаем интересный представлений. Гриша, ходи!

И заиграл марш.

Пес не спеша поднялся на задние лапы и с мрачным видом зашагал по скверу.

— Правый! — крикнул оборвыш.

Пес что-то проворчал и с досадой повернул направо.

— Левый!

Пес повернул налево. Но вдруг сел и ожесточенно заскреб лапой за ухом.

— Ходи! Ходи! — кричал оборвыш, пиная пса ногой.

Пес бросил чесаться и упрямо прижался к земле.

— Не хочет! — огорченно сказал оборвыш. — Ничего, он сычас другой сделает, он сычас скажет «мама».

Оборвыш нагнулся, сжал собаке пальцами челюсти и наступил ей на хвост.

— Магму!.. — вырвалось из закрытой пасти собаки.

По скверу прокатился смех.

Паша вдруг вспомнил, что однажды Сеня Чесноков, засыпая после отбоя, сонно сказал: «А я знал собаку, которая умела говорить «мама». Степа Хмара немедленно стал доказывать, что таких собак не существует, так как речь у собак нечленораздельная, но Сеня уже спал.

Едва Паша об этом вспомнил, как раздался крик:

— Петро!

От здания бежал Сеня. Оборвыш заморгал и в испуге попятился. Сеня подскочил, схватил его в объятия так, что с головы оборвыша слетела розовая кепка, повернулся, стремительно прижал к себе собачью морду и опять обнял мальчика.

Ребята, раскрыв рты, с изумлением смотрели на эту встречу. Маруся Родникова от удовольствия хлопала в ладоши.

Конечно, всем было интересно поскорее узнать, откуда у Сени такое знакомство, почему он так радуется, а бродяга, наоборот, в испуге пятится от него. Но Сеня на этот раз был немногословен.

— Однополчанин, — важно отвечал он на все расспросы.

«Артиста» и его собаку накормили. Засунув в карман остаток хлеба с сыром, он боком стал выбираться из толпы, явно обнаруживая желание поскорее улизнуть от своего «однополчанина». Не тут-то было: Сеня крепко взял его под руку и пошел провожать.

С ними увязалась и Маруся.

Только вечером, после отбоя, когда все разделись и улеглись в постели, Сеня рассказал про оборвыша с собакой. Оказалось, что Петро — бессарабский цыган. В Яссах он явился в эскадрон и до слез насмешил бойцов своим аттракционом. «Э, — подумал Сеня, — такого хорошо использовать в разведке». И с разрешения командира уговорил Петро остаться при эскадроне. Прослышав, что в Советском Союзе каждый гражданин может сделаться ветеринарным врачом (к ним цыганенок имел непонятное пристрастие) и даже директором универмага, Петро после войны поехал с Сеней в Москву. В вагоне, не доезжая Киева, он вздумал проверить, правильно ли то, что ему говорили, и спросил одного лейтенанта. Лейтенант сказал: «Не только директором универмага — министром каждый может сделаться. Только надо хорошо учиться и честно работать». Петро задумался и думал до самой ночи: ни работать, ни учиться он не привык. А ночью вышел с Гришей на какой-то станции и больше не вернулся.

— Понимаете, — закончил Сеня, — дал я ему свои часы поносить. Так он, уходя, и часы унес. То ли забыл снять, то ли сознательно… А часы были флотские, непроницаемые. Ох и часы ж!

— Э-э, — сказали ребята, — потому он и пятился от тебя!

— Продукт капитализма, — заключил глубокомысленно Степа Хмара.

На другой день Паша заметил, что Сеня все шепчется с Родниковой. У обоих был вид заговорщиков. Они шептались и в коридоре, и в учебной мастерской, и в столовой перед обедом. Потом их видели у трамвайной остановки. Сеня вскочил в трамвай, а Маруся помахала ему рукой.

А вечером, когда все общежитейцы (так называли себя ученики, жившие в общежитии) выстроились в клубном зале на вечернюю поверку и дежурный комендант, читая список, выкрикнул фамилию Сени, никто не откликнулся.

— Староста? — нетерпеливо сказал комендант.

Степа Хмара встрепенулся и запоздало доложил: