Дмитрий Мамин-Сибиряк - Избранные произведения для детей

Понятие об избе и огороде кое-как укладывалось в головах слушателей Васьки, но что такое «свой хлеб», — они никак но могли понять.

— Это, значит, у каждого мужика своя мелочная лавочка? — догадывался Колька. — Сколько захотел, столько и отрезал ситного или ржаного?

— Ну, вот и нет, — объяснял Васька уже с видом специалиста. — Муку видал?

— Слава богу, достаточно насмотрелся… Постоянно клестер варим из муки для подметок.

— Ну, мука делается из зерна…

— Из зерна кашу варят, ты не ври, пожалуйста…

— Зерно зерну рознь, Колька… Там греча — одно, ячмень — другое. Ну, из них кашу и варят. А хлеб это совсем наоборот: первое дело — рожь, потом — пшеница… Из ржи мелют на мельнице ржаную муку, а из пшеницы — пшеничную. Вот тебе и свой хлеб выйдет…

Ваське пришлось раз пять объяснять одно и то же, по городские дети, не видевшие ни пашни, ни колоса, ничего не могли понять.

— Вы просто дураки! — в отчаянии решил Васька.

Каждое воскресенье и каждый праздник Ваську заставляли рассказывать о деревне, и с каждым разом недоверие к нему росло все сильнее. Городские дети, не бывавшие никогда за городом, никак не могли себе представить, что такое лес, пашни и т. д. Васька выбивался из сил, стараясь объяснить все, что видел, но из этого ничего не выходило.

— Дерево-то во какое, повыше нашего дома будет… А в лесу даже днем темно.

— Кто же его садил, лес-то? — коварно спрашивал Колька.

— Никто не садил, а сам вырос.

— Ну, это уж ты врешь!.. Я своими глазами видел, как садили деревья в сквере. Ямку выкопают, а потом дворники привезут дерево и посадят в ямку, засыплют землей, польют водой, колышек воткнут и к колышку веревкой привяжут.

Дети не знали разницы между березой и сосной, не говоря уже о других лесных породах, и смеялись над Васькой, Какое же это дерево, которое и зимой стоит зеленое.

— Врешь ты все, Васька…

— Ей-богу, не вру! Ну, вот сейчас провалиться… Своими глазами все видел. Сосна во какая высокая, елка во какая высокая… А дворников в деревне никаких нет. Всякий в своем дому дворник.

Последнее было уже совсем невероятно. Ну какой же дом без дворника? Ваську поднимали на смех и изводили всячески. Особенно донимали его просьбами не врать, а говорить правду. Васька божился, колотил себя в грудь кулаками, но не мог рассказать другого, кроме того, что видел собственными глазами.

— Да ей-богу же! Ах, господи…

— Васенька, миленький, не ври…

— Я?.. Да вот сейчас провалиться на самом этом месте…

Относительно леса ребята еще соглашались с Васькой, хотя и не совсем. Ну, что же, ежели высокое дерево выросло без дворников, это детская фантазия еще допускала. Мерой для этого понимания служили чахлые деревца в сквере… Но вот «свой хлеб» — это было уже выше детского понимания.

— А солому видали? — спрашивал Васька.

— Очень просто: желтая, колючая. Ей матрацы набивают.

— Ну, а на каждой соломине колос, а в колосе зерна, а из зерен муку смелют…

— Васька, не ври!.. Это сколько же надо твоих колосьев, чтобы один фунт ситного вышло?

— А столько, сколько надо!

— Целого воза соломы не хватит… Что-нибудь да не так.

— Ничего вы не понимаете!..

— А ты еще приври…

Кончилось дело тем, что Васька обиделся и перестал рассказывать о деревне. Но это повело только к новым обидам и насмешкам.

— Ну, Васька, соври еще что-нибудь про деревню!

— Васька — лгун!..

Особенно озлобился на него Колька и преследовал на каждом шагу, а в заключение пребольно поколотил.

— А вот тебе, вот тебе! — выкрикивал Колька. — А, Васька, не ври… Не обманывай публику…

— Колька, валяй его! — поощряли другие.

Время шло. Васька превратился в настоящего сапожника. Колька служил у него подмастерьем. Сидя за своей бесконечной работой, Васька часто думал о своей единственной поездке в деревню, и ему самому начинало казаться, что это был какой-то сон.

Наступал уже дождливый осенний вечер, когда Сережка с матерью подходил в первый раз к фабрике. От вокзала за Невскую заставу они шли пешком. Мать едва тащилась, потому что страдала одышкой. Кроме того, ее давила дорожная котомка, сделанная из простого мешка. На улице уже зажигались фонари, мимо несколько раз пронеслась «паровая конка», пуская клубы дыма; фабрики смотрели на улицу сотнями ярко освещенных окон… Это было фабричное предместье Петербурга, вытянувшееся вверх по Неве на десять верст.