Анатолий Алексин: Очень страшная история 2

Мрачная погода и душераздирающий пейзаж, которые я очень люблю, потому что они полностью соответствуют непроглядному характеру преступлений, давили на нас в тот день буквально со всех сторон…

С помощью полууголовника с добрым прозвищем Племянник Григорий Глеб хотел замуровать до утра весь литературный кружок и себя самого в подземном склепе. Там было все, что мне так нравится: темнота, сырость, запах плесени и даже скелет с биркой, подаренный, как выяснилось, Гл. Бородаеву поклонниками его писательско-детективного дарования.

О, как мудры русские пословицы и поговорки! Вот, например, одна из них серьезно предупреждает: не рой яму другому — сам в нее попадешь. Племянник Григорий, окончивший всего шесть классов школы, этой пословицы не знал. И потому сам оказался несколько позже запертым в подземелье. Это случилось еще и потому (о, как мудры русские поговорки!), что как веревочке ни виться, а конец обнаружится… Тот самый конец, согласно плану моей операции, и наступил! Когда мы вырвались на свободу, Племянник Григорий словно бы исполнял арию из популярной оперы «Князь Игорь»: «О, дайте, дайте мне свободу!» Вернее, он не пел, а вопил. Тоже, значит, захотел воли! Особенно важной была следующая строка: «Я свой позор сумею искупить…» Я сказал Глебу, что если он хочет искупить свой позор, то должен вернуться на «старую дачу» и с риском для жизни выпустить Племянника-пленника: не погибать же ему от голода без суда и следствия! И без искупления, о котором, говоря языком кузнецов, перековавшийся Племянник Григорий, оказывается, мечтал… Глеб минут через двадцать догнал нас по дороге на станцию и доложил, что задание выполнено. Вот на этом факте, читатели, заострите свое внимание. Заострите, но не до такой степени, чтобы поранить его: оно вам еще пригодится! Впрочем, не буду забегать вперед… Хотя какой же детектив без беготни и погони?

Мамы и папы, бабушки и дедушки в городе сходили с ума. И проклинали ни в чем не повинную Нинель, которая якобы отпустила нас в дальнюю и опасную дорогу одних. На самом же деле она ничего не знала, ибо потеряла связь с окружающим миром из-за отсутствия телефона в своей новой квартире. Но родители были, говоря дипломатическим языком, дезинформированы . Все подстроил свергнутый с трона Глеб… Он задумал произвести «классный» переворот, то есть переворот в нашем классе: руками восставших родителей изгнать Нинель, снова вернуть «Уголок Гл. Бородаева» и все остальное. Но не тут-то было!

Я победил уголовника с добрым именем Племянник Григорий, засадил его, как вы уже знаете, в склеп, а литературный кружок в полном составе устремился на местную станцию Антимоновка. Погони, к сожалению, не было (а какой детектив без погони?!).

На самой обыкновенной электричке, в самом обыкновенном вагоне мы мчались в объятия родных и близких… Лучше бы, конечно, я попал хоть на миг в объятия Наташи Кулагиной, дремавшей рядом со мной.

О, какие мятежные и несбыточные мечты порой посещают нас!

Мы возвращались… Мы — это я, Генка Рыжиков по прозвищу Покойник, который писал стихи о бесцельности бытия и вообще хотел поскорее «усопнуть», то есть уйти в мир иной, поскольку наш мир его все время чем-нибудь не устраивал; Принц Датский, который, наоборот, сочинял торжественные стихи ко всем датам (отсюда и его прозвище!); Валя Миронова, которая постоянно и везде мечтала перевыполнить норму («Нам задали к понедельнику всего три задачки… А можно я решу пять или хотя бы четыре?»); Глеб Бородаев — поникший и разоблаченный мною виновник того страшного, что могло бы случиться… И не случилось, говоря откровенным языком, благодаря мне . И наконец, Наташа Кулагина. Она в своей, говоря литературным языком, полудреме приблизилась к моему плечу. А может, это мне показалось? И приблизился, наоборот, я?..

Одним словом, мы возвращались домой победителями!

За окном, насколько видел глаз, распласталась слабо проглядываемая или вовсе непроглядная низина. Ее кромешность изредка прорезалась немигающими прожекторами встречных электровозов и поспешно мигающими окнами вагонов. Мой старший брат Костя опять скажет, что я «рабски копирую» низкие, как та непроглядная низина, литературные образцы. Но отличить низкие образцы от высоких иногда даже великим не удавалось. Наташа Кулагина, к примеру, показала мне одну строчку из дневника Льва Николаевича Толстого: «Вчера читал «Фауста» Гете (совсем скверное произведение)». Но если Толстой мог так ошибаться в Гете, почему Костя не может ошибаться во мне!