Альберт Лиханов - Обман. Повести

Он смотрел остановившимся, пустым взглядом и не видел меня. Будто я был в шапке-невидимке. Или стеклянный.

- Вась! - позвал я шепотом.

Он был неподвижен. «Может, спит? - мелькнуло у меня. - Бывает же, люди спят с открытыми глазами».

- Вась! - окликнул я его снова, погромче, но он снова не услышал.

- Василей! - сказал кто-то громко из глубины комнаты. - Готово?

- Готово, - ответил Васька глухим голосом и, видно, очнувшись, увидел меня.

- Хухры-мухры! - пробормотал он удивленно, открыл рот, потом вскочил, с грохотом откинув стул; отточенный карандаш выпал из-за уха, и Васька вылетел как пробка прямо в окно.

- Васька! - кричал кто-то из глубины комнаты. - Васька! Обалдуй!

Но Васька ничего не слышал. Он изо всех сил жал мою руку.

- Ты чо? - басил Васька на всю улицу. - С луны свалился?

- С луны, с луны! - сказала подошедшая к нам тетя Нюра. - А ты отколь думал? - Она засмеялась и крикнула в окно: - Макарыч, примай выручку!

Из распахнутого окна высунулась лысая голова с маленьким носом, похожим скорее не на нос, а на закорючку. На носу, на самом краешке, сидели очки.

- Явилася! - занудным голосом сказал лысатик. - Не запылилася! Ох, Нюрка, Нюрка, как это доперла-то ты: по городу с деньгами таскаться! А ежели обчистят? За жизнь не рассчитаисся!

Тетя Нюра махнула на лысатика своими стоптанными туфлями, которые держала в руке, и ответила:

- Ты, Макарыч, не скрипи-ка, а по такому случаю отпусти Ваську из конторы. Вон к нему друг с городу приехал.

Макарыч пронзительно оглядел меня с ног до головы и спросил тетю Нюру недоверчиво:

- А сколь выручила? - будто от этого зависело, отпустит он Ваську или нет.

- «Сколь, сколь»! - засмеялась она опять. - Все твои, сколь ни на есть.

Макарыч нехотя согласился. Тетя Нюра осталась в конторе, а мы побежали к Васькиному дому.

- Это кто? - спросил я.

- Главбух! - ответил Васька, хмурясь. - Ест меня поедом. То считай, это считай, будто я арифмометр. Арифмометру не доверяет, а мне доверяет, гад такой. Ни на шаг от себя не отпускает, будто я при нем адъютант какой.

- Сам виноват, - сказал я смеясь, - считальщик ты этакий!

Васькин дом стоял на пригорке и выделялся среди других желтыми, еще не почерневшими от ветра и старости бревнами.

- Красивый домина! - сказал я, желая польстить Ваське.

Он заулыбался.

- Отец построил! - ответил он. - Уже война шла, а изба еще недостроенная. Так веришь ли, отец даже ночью работал. Хорошо еще, осенью в армию взяли.

Он повернул круглое кольцо в воротах. Дверь со скрипом подалась, а мы очутились во дворе.

Чудным был этот двор. Он и на двор-то не походил, скорее на продолжение дома: такие же крепкие бревенчатые стены, крыша. И удивительно - двое ворот: одни на улицу, другие, Васька сказал, в огород. Во двор выходило высокое крылечко с крутыми ступеньками. Справа - еще две двери.

- Там сарайки, - объяснял мне Васька, водя по двору, - вот тут дверка в погреб, это ход на сеновал. А теперь айда в избу, да только голову наклоняй.

Я не очень прислушался к Васькиному совету, вернее, просто не понял, зачем мне наклонять голову, и, переступая порожек, звонко стукнулся о притолоку - в голове будто колокола грянули.

- Эх ты! - сказал Васька и притащил мне столовую ложку: - На, приставь!

Боль медленно утихала, и я озирался, все удивляясь. Со стороны дом казался большим, просто огромным, а внутри было даже тесно. Почти пол-избы занимала большая печка с черным огромным ртом. От печки под самым потолком шел деревянный настил.

- Это полати, - сказал Васька голосом экскурсовода. - Там бабка сейчас спит.

Я медленно оглядывал избу - широкие лавки вдоль окон, деревянный, добела скобленный пол, икону в углу.

На одной стене висела стеклянная рама, украшенная узорными цветами. За ней были фотокарточки. Я стал разглядывать их. Среди разных лиц меня привлекло одно: в белой рубашке, на гнутом венском стуле сидит человек и держит в руках гармошку. Мне показалось, где-то я его видел как будто, и я обернулся, чтобы спросить Ваську, но осекся. Конечно, он просто походил на Ваську. Вернее, Васька походил на него.

- Он? - спросил я.

- Отец! - подтвердил Васька и задумчиво объяснил: - Перед войной снимался.

Я вглядывался в простое, такое похожее на Васькино лицо человека в белой рубашке и представлял себе, как это было… Белое поле, сугробы и черные танки, ползущие на наших солдат. Медленно, словно нехотя, солдаты в темных шинелях, которые хорошо видны на белом снегу, поднимаются из сугробов и бегут назад, потому что им ничего не остается другого: против танков нужны гранаты. Но гранат нет, и солдаты отступают. Я не хочу поверить, что еще немного - и их, живых людей, растопчут, словно глину, танки и они умрут где-то там, на сто первом километре. Я думаю, что Васькин отец повернется в последнюю минуту и побежит, вытянув винтовку со штыком прямо на стальной танк, хотя, может, такого никогда и не было. Васькин отец втыкает яростно штык в непробиваемую броню, и штык от удара выбивает искру…