Айвен Саутолл - А что же завтра?

— Будь поосторожнее, паренек, — сказал он. Грустный такой человек, а улыбается. Сэм не хотел, чтобы он уходил, но человек вошел в вагон, прозвенел звонок, и трамвай тронулся.

Один из маленьких мальчиков спросил:

— А ты зачем на трамвай наехал?

Другой мальчик ответил:

— Потому что дурак. Слышал, мама сказала.

Женщина с «Геральдом» и кочном капусты в хозяйственной сумке позвала:

— Пошли, пошли! Ну что стоите под дождем?

С волос Сэма снова закапало, потекло по шее, а боль в животе стала такой, словно там перекатывался огромный, тяжелый мяч. Ссадины на голени начали кровоточить, кровь, как пот, выступала каплями и, разбавленная дождевой водой, растекалась жидкими струйками. Саднило бедро. Сэм просунул руку в штанину и осторожно провел пальцами. Все там было ободрано, и на руке, когда он ее вынул, оказались следы крови. Он смотрел на свою испачканную в крови руку, смотрел, смотрел и как-то забылся…

Его велосипед валялся рядом, в каком-нибудь ярде от дороги. Кто-то там его бросил.

Не стоило на него смотреть. Не стоило прикидывать в уме, что там повреждено. Велосипеду пришел конец, раз и навсегда. Трудно было в это поверить, трудно было сделать прыжок в пустой мир, где у него не будет больше велосипеда. И это был не кошмар, приснившийся давным-давно, это было сейчас.

Как же он будет развозить газеты?

А как в школу ездить?

А с Роз за черникой?

А в Сэндрингем, где они летом купаются с двоюродными братьями?

Вся его жизнь, все на свете вдруг изменилось.

Теперь ты ничто, Сэм.

Рядом с велосипедом раскисшей кучей лежало несколько мокрых газет и две холщовые сумки. Остальные газеты валялись здесь и там на мостовой, точно на стадионе после матча. Паруся, они разлетались с порывами ветра и, намокнув, отяжелев, оседали. Их переехал трамвай, их топтали, расходясь, прохожие, собаки рылись в них грязными лапами, вынюхивая съестное. Вот и теперь на глазах у Сэма по ним проехал фаэтон с серым верхом, грузовик с толстыми резиновыми шинами и «моррис-коули».

Добрых шестьдесят четыре «Геральда».

Шестьдесят четыре газеты — никогда раньше не представлял он себе, как это много.

Если он терял один экземпляр или у него недоставало в выручке, хозяин газетного киоска вычитал из его заработка.

Ехать, повесив на раму шестьдесят четыре газеты, было нелегко, он знал, что у него большой груз, но каково было увидеть эти шестьдесят четыре газеты, устилающие дорогу.

За них с него теперь причиталось восемь шиллингов. Восемь шиллингов или сто фунтов, не все ли равно, если в день зарабатываешь семь пенсов?

А что же завтра?

От обиды, боли и страха Сэм заплакал. Что еще делать, он не знал.

Плаксой Сэм не был. Вовсе нет. Плакать — не мужественно, это все говорили. А быть мужественным — очень важно, это тоже говорили все. Мама. Отец. Тетечка. (Плакса! Плакса!) Говорили ребята на улице. Учителя в школе. Проповедник в церкви. Мужество — та же чистота души, а где чистота души, там и благочестие. Эти добродетели почитались на равных. Кому что. Слезы — привилегия девчонок. Им это пожалуйста, разрешается. Плачь на здоровье. Хоть потоп устрой — никто слова не скажет. Все-таки иногда и девчонкой, выходит, неплохо быть. Как раз когда особенно неприятно быть мальчишкой. Не распускай губы, мальчик, говорят тебе, стисни зубы и держись. Будь мужчиной — этого ждут от тебя Бог, Король и Страна. Умри с честью, без единой жалобы. Тогда тебя возлюбит бог и будут любить девушки, и ты получишь Крест Виктории — посмертно. В таком духе, одним словом.

Так откуда же взялись эти слезы? Вот стыд-то! До сих пор их словно плотина сдерживала, а теперь они хлынули и текут свободным потоком. Эти слезы — о том, что раньше почти не тревожило. О тоске, что залегла в озерах маминых глаз. Серые озера маминых глаз, в них такая глубина, кажется, войди и утонешь. Теперь он боялся за эти глаза.

Это важные перемены, Сэм. День настал, вот что они означают.

Наверно, кто-то ведет счет. Может быть, даже ты сам, незаметно для себя, пока тебя вдруг не захлестнет и не поставит лицом к лицу с жизнью. Ты закрывал глаза, а все здесь, Сэм. И никуда тут не денешься. Подходящая минута, чтобы это осознать. Как раз когда твой мир разваливается на куски.

«Может, тебя проводить домой?» — спросил тот человек, а потом вошел в трамвай, как будто спрашивал не всерьез. Что он, просто болтал или боялся опоздать на работу? Не может же он, правда, потерять работу из-за какого-то мальчика, даже если этот мальчик — Сэм, сидящий под дождем на тротуаре. Он, наверно, работает в ночную смену, один всю ночь напролет, охраняет от воров заводские ворота и, съежившись, дрожит от холода в три часа ночи, когда, кажется, нет больше сил дожидаться, чтобы наступило наконец утро и можно было ехать домой.