Михаил Самарский - Двенадцать прикосновений к горизонту

До меня только дошло, что старушка стала бредить.

– И надолго она того?.. – спросил я, когда мы вернулись в переднюю и сели снова за стол.

– Одному богу известно, – грустно ответила баба Фрося. – Ей много радости нельзя. Сразу начинает бредить…

– Так это что, – смутился я, – получается, что она из-за меня… это…

– Не ломай голову, – рассмеялась баба Фрося, – ты ей такой подарок сделал, что можно теперь и умирать…

– А муж её давно умер? – спросил я. – В смысле ваш свёкор.

– О! Давно. Я ещё молодой была, только замуж вышла. – Баба Фрося задумалась, что-то вспоминая, затем после паузы сказала: – Светку родила, а через два года свёкор умер. Год до пятидесяти лет не дожил. А так мечтал пятьдесят лет отметить.

– Так рано? Болел?

– Он-то мужик сам по себе крепкий был. Да война его покромсала. То ли семь, то ли восемь ранений у него, контузии. Как разденется по пояс, страх божий – живого места не было. Его с куском железа внутри так и похоронили. Война, сынок, никого не щадила.

– А награды у него были? – спросил я.

– Были, конечно, были. Отдала их в музей. Крадут же награды. От греха подальше всё отдала. А они у них и там пропали. Не знаю, что творится на этом свете. Люди словно с ума посходили. И не знаешь уже, откуда беды ждать.

– Так что, награды все пропали?

– Пропали, Миша.

– Как же так?

– А вот так. Я-то думала, что из гарнизонного Дома офицеров они никуда не денутся. Но увы. Да это ещё полбеды. Ты знаешь, что я недавно у нас на рынке видела? Ужасть. Буквально этой осенью. Рехнуться можно. Ветеран идёт по рынку, что-то присматривает. При параде. Грудь вся в орденах и медалях. Останавливается возле него какая-то колымага, я в них не разбираюсь, словом, машина какая-то, вся поцарапанная, ржавая, без номеров. Из кабины выскакивают два хлопца, один хватает деда сзади, заламывает ему руки, а другой начинает срывать награды. Мы и опомниться не успели. Они шмыг в машину и уехали. Деда на скорой увезли. Он как сел в рваном пиджаке на землю, так и не смог встать. Мы его в кафе на руках занесли, а он, бедняга, плачет и бормочет: «Я же за них воевал, что же они так-то?».

– Скоты! – процедил я сквозь зубы. – Это нелюди.

– Нелюди-то нелюди, только вот живут они среди нас.

Это какой нужно быть сволочью, чтобы вот так поступить? Неужели жажда наживы столь велика, что человек может превратиться в животное? Я представить не могу, что пережил в эти минуты разбоя ветеран войны. Откуда берутся отморозки, которые плюют на самое святое – на наших стариков, которые, в принципе-то, и отвоевали для нас нашу свободу. Неизвестно, в какой стране мы бы сейчас жили. Может, на привязи бы сидели или в клетке. Или работали бы под конвоем. Может, даже названия такого не было бы – Россия. Неужели это не интересует тех преступников, которые срывают ордена с ветерана?

Эй! Вы! Крадуны! Грабители! Разбойники! Чёрт с вами, украдите у меня всё, что захотите, заберите у меня всё, только ветеранов не трогайте. Не трогайте нашу историю и наши святыни! Пожалуйста. Не забывайте, что когда-то и вы станете стариками немощными и вас точно так же могут обидеть и что-либо у вас отобрать. В конце концов, должна же быть какая-то грань, за которую не должны переходить даже преступники? Или для вора, грабителя таких граней не существует? Вам всё равно? Но если чинить такой произвол, кто-то ограбит и обидит ваших маму и папу. Вы же не хотите этого? А если мы все примемся друг друга грабить, то скоро превратимся в животных. Неужели вас устраивает такая жизнь?

– Так, Мишка, теперь вторая серия, – прервала мои мысли баба Фрося. – Пойду позову своих друзей, ты уж, будь добр, потерпи немного, пусть только увидят тебя, а потом ляжешь спать. Хорошо?

– Хорошо, – отвечаю я и улыбаюсь. Театр.

– Ну и молодец. На вот, кушай. – Она подвинула ко мне чашку. – Не стесняйся. Я мигом.

Бабушка Фрося вышла из дома.

Не успел я доесть щи, как хозяйка вернулась с гостьей, бабушкой Дусей. Она была, как мне показалось, ещё старше моей спасительницы.

– Вот, полюбуйся, – указывая на меня, заявила баба Фрося, – какой парень вырос.

– Жених! – всплеснула руками баба Дуся. – Совсем жених. Здравствуй, Миша! Не узнаёшь?

– Извините… – начал было я, но баба Фрося опередила меня:

– Да ты что, Дуня, сдурела? Ему ж тогда полтора годика было, когда Светка уезжала.

– Боженьки ж ты мой, – запричитала гостья, – как времечко летит. Ну как там мама? – неожиданно спросила баба Дуся.

– Хорошо, – закивал я.