Астрид Линдгрен: Золотко моё

— Нельзя идти с такой куклой-поганкой, — вторит ей Берит из-за куста жасмина.

Эва вспыхивает от гнева, еле сдерживая рыдания. Она поднимает Фиа-Лису, которая всё ещё лежит на траве за кустом жасмина. И усаживает её на веранду, чтобы Фиа-Лиса не промокла, если начнётся дождь.

— Не грусти, Фиа-Лиса, — шепчет она. — Мама скоро вернётся домой.

И уходит. Она медленно бредёт по пыльной просёлочной дороге, ноги кажутся совсем тяжёлыми, словно налитыми свинцом.

— Когда я вырасту большая, то ни за что не стану покупать картофельный крахмал, — думает Эва.

А небо до того потемнело! Эва чувствует себя такой маленькой и испуганной!

И туг вдруг начинается! Едва Эва подходит к большой сосне, что растёт на полпути к магазину, как раздаётся раскат грома. О, какой это страшный грохот! Эва в ужасе вскрикивает. И тут на землю с шумом обрушивается стена дождя. Дождь громко барабанит по земле, и пыльная просёлочная дорога в одно мгновение превращается в огромную лужу. Среди этой воды бредёт Эва. Её голубое ситцевое платьице липнет к телу. С вымокших насквозь волос падают дождевые капли. Падают капли и из глаз. Нет, это даже не капли, это целый поток слёз — горьких слёз печали, отчаяния, страха и одиночества. А вокруг неё всё сверкает и грохочет, и при каждом раскате грома она начинает икать от ужаса. Она бросается бежать. Нет, мама была права, когда говорила, что в грозу нельзя бегать.

Ах, если бы мама была сейчас с ней! Она прижала бы Эву к себе, и они спрятались бы вместе где-нибудь под кустом. И мама согревала бы «своё Золотко», и говорила, что ничего не надо бояться. Мама! Ах, мама!

Эва громко и горько рыдает, но никто её не слышит.

Когда Эва подходит к магазину, гроза стихает. Снова светит солнце, но в воздухе становится прохладно, и Эва в мокром платьице вся дрожит.

— Говоришь, полкило крахмала? — Стоящая на прилавком фру Сванберг с изумлением разглядывает промокшую насквозь малышку. — Крахмал-то — вот он, пожалуйста! Да только как можно было отпускать тебя в такую погоду, бедняжка ты моя?!

Почти всю дорогу до дома Эва бежит без остановки, стуча зубами от холода. И вдруг на обочине дороги возле самой виллы, где живут тётки, она замечает что-то знакомое. Да это же Фиа-Лиса! Насквозь промокшая и ещё более грязная, чем прежде! Бедняжка Фиа-Лиса! Эва с криком бросается к ней. Что они сделали с её дочкой? Её любимую крошку тоже выгнали из дома в такую непогоду! Эва обнимает Фиа-Лису, крепко прижимает её к себе и нежно целует в грязный затылок.

— Не плачь, моя малышка, не плачь, Золотко моё! Мама с тобой! Не бойся! Ведь мама уже с тобой!

Тётя Грета вытерла в беседке мокрые от дождя стол и стулья. И теперь они с тётей Эстер распивают там послеобеденный кофе. Берит пьёт сок. Она самодовольно ухмыляется, вспоминая о кукле-поганке, которую выбросила с веранды на обочину дороги возле самой канавы.

И тут на дорожке сада появляется чья-то фигура. Крохотная, насквозь промокшая фигурка в голубом платьице. Да это же Эва идёт! Это же Золотко! В одной руке она держит пакет с крахмалом, в другой — Фиа-Лису. Её губы плотно сжаты, а глаза широко открыты.

И что же Золотко делает? Она делает нечто ужасное, о чём даже страшно рассказывать! Нечто настолько вопиющее, что тётки буквально подпрыгивают от ужаса! Они никогда этого не забудут, они помнят об этом и много лет спустя, когда Эву после долгого ожидания, после столь долгого ожидания забирает наконец домой выздоровевшая мама. Мама, которая целует её в затылок — и называет «Золотко моё».

Да, вот оно, Золотко-то распрекрасное! Какой чудовищный поступок! Ведь так делать нелъзя. Вот уж воистину распрекрасное Золотко!

Она поднималась вверх по дорожке сада. Подойдя к накрытому на веранде столу, она в упор посмотрела на тёток и Берит. Она швырнула пакет с крахмалом на поднос, так что чашки задребезжали. И сказала, очень спокойно и очень разборчиво:

— Плевать я на вас хотела!