Юлия Яковлева - Жуки не плачут

— Ах ты хороший, — курлыкал тот, заглядывая в ящик: — Ку-ку. Ку-ку. Ну что, кричим? Не кричим?

Бобка тотчас шмыгнул на лавку — наблюдательный пост.

— Кричим, — испуганно отозвалась Луша. И только тогда Шурка заметил ее: руки на груди, она почти слилась с печкой.

— Что ж, осмотрим. Руки бы вымыть, — обернулся врач. Поддернул рукава.

— Сюда, — показала Луша. Вынула и развернула чистое полотенце.

Но умывальник ответил докторским рукам горловым звуком. Луша посмотрела тупо и беспомощно на его сухой латунный хоботок. Полотенце напоминало белый флаг.

— Сейчас! — крикнул Бобка, протискиваясь между лавкой и столом. Загремел ведром.

Врач опять наклонился над ящиком.

— Агу. Агу. Агу, — давал позывные он. — Агу. Агу. Температура была?

— Была. Какая-то, — пролепетала Луша. — Должна быть. Не холодный же совсем.

Врач чуть сдвинул брови — показал неодобрение:

— «Какая-то». Вы молодой современный человек. Комсомолка, небось. А в доме даже градусника нет. Агу. Агу.

«Ишь, Валя, — подумал Шурка. — То орет чуть что. А тут молчит».

Было скучно и тревожно одновременно.

Шурка опустился на лавку, еще теплую от Бобкиного зада. Подпрыгнул. Что-то ужалило его. Твердый… камешек? Нет. Мишкин глаз. То ли выскользнул из Бобкиного кармана. То ли Бобка его забыл, сорвавшись за водой.

Шурка сгреб его ладонью. Покатал в пальцах.

— Агу? Агу? — куковал врач. Показывал Вале два пальца козой. Шевелил ими. — Спим? Не спим?

Надо Бобке кинуть. Шурка подъехал по лавке к окну. Приоткрыл. Хотел крикнуть: «Погоди — глаз!» Или: «Бобка». Докторская телега загораживала обзор.

Из рваного, штопаного хомута торчала солома. Конек с раздутыми боками потряхивал челкой, пожевывал длинными губами. Подергивал светлой неопрятно-пятнистой шкурой. Кляча, прямо скажем. Сытых и сильных давно взяли на нужды фронта.

Да Бобка, наверное, уже удрал.

— Агу, — куковало за спиной. — Агу.

Шурка поднес мишкин глаз к своему веку. Ворохнулись ресницы. Телега стала медной. Небо — карамельным. Конек из серого — медовым.

Восемь ног подпирали брюхо.

Шурка вздрогнул, отнял глаз. Серый коняга, четыре ноги. Ноги как ноги. Шишки-коленки. Бородки у сбитых, стоптанных копыт.

Приставил глаз. Рыжий. Восемь.

Шурке стало жарко. Отдернул мишкин глаз — коняга переминался на четырех ногах. Жевал длинными губами, потряхивал облезлой репицей.

Шурка глянул через глаз на свою руку. Пальцев было пять.

Лоб пылал.

«Я заразился. От Вали», — понял он. Так бывает. Жар сразу стал уютным: не надо думать, не надо никуда бежать. Хорошо, что врач уже здесь. И мягко свалился обратно в избу, на лавку.

Бобка пер ведро, подталкивая ногой. Вода ходила ходуном. Бобка предусмотрительно набрал только половину. Чтобы не расплескать. Дужка резала ладони.

Последний привал у самой калитки. Чтобы одолеть крыльцо. И в дом.

Телега стояла, загораживая путь. Бобка поставил ведро у колеса. Кругло отразилось опрокинутое небо. Походило волнами. Унялось.

Бобка вытер взмокшую шею рукавом.

Докторский конь стоял, поджав одно копыто. Обмахивал себя облезлым хвостом. Карие глаза глядели из-под длинных ресниц терпеливо и в никуда.

«Тоже умаялся, — понял Бобка. — Суну ему быстренько поесть чего-нибудь, — пожалел он коня. — И побегу».

Наверняка в телеге что-нибудь есть. Клок сена или даже сухарь.

— Эх ты, карета скорой помощи, — сказал вслух коню. Подумал с удовольствием: «Надо будет Вовке ввернуть: карета скорой помощи — о телеге». Телега у доктора была грязная, старая. Бобка отогнул край рогожки.

Они валялись на дне.

Зеленые, розовые, красные, оранжевые, в яблочках, листках и розах, вышитые, нарядные.

Те самые. И это было ужаснее всего.

Игната в этих сапожках не было.

— А днем спит? Как часто? Подолгу? Когда просыпается? — донимал Лушу врач, убрав немытые руки в карманы.

Шурка посмотрел сквозь глаз на собственную руку. Пальцев было все так же пять. Но по спине как сосулькой водили. Все то. И что-то не то.

— Да спит, — растерянно лепетала она. — Не может же не спать.

Шурка посмотрел на печку. Та окрасилась в оранжевый, солнечный. Но весело не стало.

— Это только говорят: спит как младенец, — болтал врач, упиваясь собственным голосом.

«Противный какой, — подумал Шурка. — Как таких к больным пускают?»

— Спать как младенец? Боже упаси! Кричат, ворочаются, стонут, ахают, елозят, мечутся, пищат. Вот когда младенец спит тихо, тогда пора забеспокоиться. Он во сне вскрикивает?