Валентина Осеева - Динка

Долго-долго плакала Динка… А в соседней комнате тревожно прислушивались к ее плачу Марина и Ленька.

— Что же пишет ей Никич? Не заставит он плакать зря, — теряясь в догадках, шептала Марина.

Ленька стоял у окна и, стиснув зубы, думал о том, что напрасно увел свою Макаку с утеса, лучше взял бы ее за руку и пошел с ней по белу свету… Ни одной слезинки не уронила б она, всех обидчиков ее убивал бы на месте он, Ленька.

Лучше б им и на свет не родиться… А здесь… Не хозяин он здесь, не защитник… Стоит, как столб, и не смеет вступиться… Леня круто повернулся к Марине. — Мать, — глухо сказал он, не замечая, что впервые называет ее этим именем. — Уйми ее… Или я сам пойду!

— Потерпи, Леня, голубчик… Ничего не сделает Никич зря.

— Все равно, мать… Хоть бы и Никичу, а не дам я ее слезами извести!

Марина осторожно открыла дверь Динкиной комнаты.

Динка подняла распухшие от слез глаза. На коленях ее лежал большой лист, исписанный печатными буквами: материнский завет Волги вихрастой девочке Динке…

Утром Динка вложила послание Волги в конверт и отдала его на хранение в самые верные руки:

— На, мама… Спрячь.

Приближалось время роспуска младших классов на летние каникулы. Динку нельзя было узнать.

— Это не девочка, это божья коровка, — говорила, закатывая глаза, классная дама. — Я еще никогда в жизни не видела таких быстрых превращений. Такая тихая, строгая, благородная девочка…

На уроке Динка ловила каждое слово учительницы. Когда ее вызывали, она вспыхивала и так торопилась отвечать, что Любовь Ивановна с доброй улыбкой говорила:

— Не спеши, не спеши… Я вижу, что ты выучила урок. Дома Динка не расставалась с учебниками. Выпросив у матери несколько копеек, она бежала в соседнюю лавчонку и на свой лад готовилась к занятиям. Усевшись на постели, она извлекала из своего ранца все, что приобрела на свои жалкие гроши. Обычно это были две-три конфетки в ярких обертках, тоненькая шоколадка и яблоко. Привязав эти лакомства на длинную нитку на некотором расстоянии одно от другого, она укладывала свои сокровища под подушку, выпустив наружу небольшой кончик нитки… Затем, разложив вокруг себя учебники и тетради, начинала усиленно повторять все, что се могли спросить. Когда же ей казалось, что энергия ее ослабевает, она осторожно наматывала на палец кончик нитки, тихо повторяя:

— Ловись, рыбка, большая и маленькая…

Рыбка ловилась. Сначала маленькая — в виде конфетки, потом побольше — в виде шоколадки, и так как самое лучшее приберегалось к концу, то напоследок из-под подушки вылезало румяное яблоко…

— Ловись, рыбка, большая и маленькая, — шепотом говорила Динка и каждый раз при появлении «рыбки» удивленно восклицала: — Ой, что это? Кому это?

По строгому приказу матери никто из домашних не вмешивался в занятия Динки, не спрашивал ее ни о чем и не надоедал ей советами.

Только Мышка, пробегая через комнату и делая вид, что ничего не слышит и не видит, давясь от смеха, шепотом рассказывала домашним, что Динка уже вытащила за нитку все конфеты и теперь догрызает яблоко.

— Ох и хитрая бестия! — хохотал Вася. — Дай бог, чтоб за все эти конфеты она хоть как-нибудь перелезла в третий класс!

— Перелезет! — уверенно говорил Леня.

— Не знаю, почему мама поощряет все эти выдумки! Но она хоть занимается или просто сидит ест конфеты? — с раздражением спрашивала Алина.

— Нет, она занимается! Всю тетрадку примерами исписала. И потом, по русскому… У них в классе после каждого диктанта девочки выписывают в отдельную тетрадь свои ошибки. А сейчас Динка вытащила эту тетрадь и раз по двадцать пишет каждое слово, — как всегда стараясь защитить от нападок сестренку, рассказывала Мышка.

А Динка действительно занималась. Заедая «рыбками» страничку за страничкой, решая задачки и примеры, она сидела часами и, когда ее звали обедать, выходила в столовую, настороженно оглядывая лица взрослых. И несмотря на то что все молча утыкались в свои тарелки или заводили какой-нибудь отвлеченный разговор, Динка чувствовала, что над ней смеются, и очень обижалась. Проглотив наскоро свой суп и положив на хлеб котлетку, она, по старой детской привычке, искала утешения на кухне. И хотя на кухне вместо Лины была теперь черноглазая Маруся, которая вместе со всеми любила посмеяться над чудачествами девочки, Динка все же находила у нее утешение. Когда, усевшись за плитой, Динка горько и протяжно вздыхала, Маруся с сочувствием говорила: