Владимир Данилов - Норки, Клава и 7А

— Дяденька, покажите лисичку, — пристал к шоферу Клава. — Вы ее подстрелили?

— Да нет, когда сюда ехал, под колеса попала. Задавил нечаянно. Не бросать же, вот и подобрал. Шапку сошью.

— Но это он мне соврал, — убежденно проговорил Клава. — Я у него за сиденьем ружье заметил. И пока он в другие дома, ездил, я сбегал к Кузьме Ивановичу, участковому нашему, и позвал его.

А Кузьма Иванович сразу все и узнал. Лисица дробью была застрелена. И ружье порохом пахло. И никакого охотничьего билета у этого шофера не было. Кузьма Иванович ружье и лисицу отобрал, и номер машины записал, и фамилию. С машины-то стрелять нельзя.

— Да знаю я. Что ты мне объясняешь? — ответил я Мятлику, а сам удивился, какой же Клава все-таки проныра.

…Мороз в это утро был что надо. Даже удивительно. Вчера, когда мы гоняли на запруде шайбу, было совсем не холодно. Надеясь отыскать след Дымки, мы проделали тот же путь, по которому прошел в тот раз Наташин отряд.

Ту лыжню уже, конечно, занесло, и мы теперь прокладывали новую.

На каменных перекатах река еще не замерзла. Ее темные струи беззвучно ворочались между заснеженных камней.

А на плесах Шумиху совсем было не узнать. Лед у берегов дыбился снежными валами.

До нашего островка было еще довольно далеко. Но тут у промоины мы с Клавой заметили сдвоенный след — аккуратные отпечатки лапок. Это прошла норка. След кончался у одной из промоин. Здесь норка ушла под воду.

— Слу-шай! Может, это Дымка здесь поселилась? — предположил Мятлик.

У следующей промоины норка вновь вышла из воды. Кое-где на снегу осталась полоса от ее тела. Видно, лапки проваливались, и норка словно плыла по рыхлому снегу.

Впереди показался наш островок. Промоины стали попадаться все чаще, и норка все чаще уходила под лед. Но через несколько метров след на снегу появился снова.

Разглядывая след, я не заметил, как подошел к самому краю полыньи. Тоненький, припорошенный снегом ледок вдруг просел под моими лыжами, и я оказался в воде.

Речная струя ударила в лыжи, и меня потянуло под лед. Я закричал и раскинул руки. Лыжи заскрежетали подо льдом. К счастью, ледяная закрайка попала мне под мышку. Я уперся в нее и почувствовал, как одна лыжа, сбитая струей, отцепилась и уплыла. Я встал на освободившуюся ногу и подтянул правую, на которой еще болталась лыжа. Держась руками за лед, я сбросил ее с ноги и начал выбираться из полыньи. Воды было чуть выше колена, но я промок с головы до ног. Тут я услышал Клавин крик и увидел его перепуганное лицо. Клава стоял у закрайки льда и протягивал мне лыжную палку.

Едва я выбрался из полыньи, как вся моя одежда покрылась ледяной коркой. Мятлик сбросил лыжи и постелил на них свою куртку. Я снял валенки и, стоя на куртке, вылил из них воду. Пока выжимал носки, вся одежда на мне встала колом.

— Беги скорей домой, — размазывая слезы, проговорил Мятлик.

— Лыжи-то уп-плыли, — лязгая зубами, пытался я что-то сказать.

— На моих беги, я как-нибудь доберусь по лыжне, ты же мокрый.

Я попытался вдеть носок валенка в ремешок Клавиной лыжи, но он оказался слишком мал. Чтобы расстегнуть пряжку ремешка, я решил сбросить с себя задубевшую куртку. Но петли на пуговицах смерзлись, и из этой затеи ничего не вышло, как я ни старался.

— Иди так, скорей, — скулил Клава. — Беги!

Словно на костылях я сделал два-три шага и свалился. Ноги в смерзшихся штанинах не гнулись.

— А ну к берегу! — раздался вдруг за моей спиной чей-то голос. Снег хрумкнул, и возле меня оказался совхозный кормач Павел Евграфович, которого все ребята в Пушном звали попросту Графыч. Он подхватил меня под руки и, опираясь на ружье, выволок на берег. — Сейчас, сейчас, мы разом все устроим, — приговаривал Графыч.

Старик сбросил со спины свой вещмешок, прислонил к нему ружье и выхватил из-под ремня топор. В тот момент, когда он выдергивал топор, конец топорища задел за медную пряжку и ремень расстегнулся. Полы ватника распахнулись, и к моим ногам упала неживая белая норка. Графыч подхватил ее, бросил на вещмешок и шагнул к деревьям.

Через минуту над костром потянулась струйка дыма. А Графыч все суетился между деревьями, рубил и рубил сухостой. Клава помогал ему как мог.

Наконец старик приволок сухую ель. Разрубив ее на несколько чурбаков, он выложил их рядком.

— Ну вот и кресло тебе готово. Давай-ка распрягайся.

Костер уже весело трещал и начал пригревать. Я отогрел руки и с помощью Графыча и Клавы стащил с себя куртку.

Носки, валенки и куртку старик развесил вокруг костра на колышках, а мне на плечи накинул свой ватник.