Иван Симонов - Охотники за сказками

Заметив нас, дедушка кладет на ботник свои инструменты и, прищурившись, смотрит в нашу сторону. На румяном лице деда знакомая, с хитринкой, улыбка.

Мы к вам, дедушка! — набравшись смелости, говорю я негромко, обращаясь на «вы», как учила Надежда Григорьевна.

К нам? — удивленно оглядывается дедушка по сторонам. — А я один.

Он видит мое смущение и обнимает за спину.

— Эх ты, Квам!

С тех пор я и стал для дедушки Квамом. А потом и на деревне так стали звать. И я не обижался — это память о дедушке.

— Так, так… Значит, явились, соколики? Не забыли наш уговор? Должок мой вспомнили?.. Должен, должен — не отрекаюсь.

Так говорит дедушка, маленькими шажками прохаживаясь вокруг догорающего костра, где только что варилась гороховая каша.

Сытно накормил нас дедушка с похода.

Он пошвыривает ногой в золу раскатившиеся горячие уголья, словно на морозе потирает ладони.

— Что же, поживем, половим окуньков, потопчем в лесу травушку. Верно, Квам?

Новое имя в разговоре дедушки звучит так приветливо, его рука так мягко похлопывает меня по спине, что в эту минуту я нисколько не жалею о своих малых годах по сравнению с товарищами, о слабых силенках, когда Ленька даже бороться не соглашается со мной иначе, как «на одну ручку». Я уже не раз замечал, что рядом с большими самые маленькие всегда виднее, всегда им больше внимания. Вот и дедушка — все «Квам» да «Квам» и все поближе к себе меня пристраивает.

Он садится на низенький березовый чурбан возле потухающего костра и предлагает нам «похвалиться своим снаряжением».

После обеда хлеб, картошка и другие оставшиеся у нас съестные припасы сложены в дедушкином домике на полке и под деревянными нарами. Теперь по предложению дедушки можно брать свои мешки за углы и вытряхивать на траву остальное содержимое, что мы охотно и делаем. Летят в одну кучу ботинки, сапоги, носки, портянки, узелки с запасным бельем. Дедушка откладывает узелки в сторонку.

— Это статья особая, — говорит он.

Костя Беленький для дедушки — просто Костя. Ленька Зинцов — Леня, но Павку Дудочкина дедушка почему-то называет полным именем — Павел. Должно быть, потому, что имя такое серьезное, а сам Павка, когда он с открытым ртом и немигающими глазами старательно слушает или смотрит на собеседника, почти сердитый.

Дедушка только мельком глянул, а хорошо заметил и строгое внимание Павки, и округлые, будто от недовольства надутые щеки, и темный знак под глазом.

— Сердит ты, Павел, как я погляжу, — замечает дедушка, словно просит Павку быть поласковей. И, меняя шутливый тон на деловой, предлагает: — Давай-ка, Павел Семеныч, с тебя и начнем.

Он достает из общей кучи пожитков Павкины лакированные сапоги, долго вертит их, ощупывая со всех сторон.

— Что же, обувь подходящая. Свою долю престольных праздников отгуляла… Пришей ушки и набей в носа пакли, а то, видишь, им все в небо хочется поглядеть, а мы по земле ходить будем, по пням да корягам лазить.

Мои купленные у старьевщика тупоносые полсапожки на резиновом ходу дедушка называет «замечательными щиблетами». Зато почти новые трикотажные носки, на пятках которых положено по первой суконной заплате, возвращает мне со словами:

— Заплаты отпори. Пятки заштопай.

Ботинки Кости Беленького он вообще откладывает в сторону.

— Богато тебя мать вырядила сосновые шишки топтать, — говорит он. — Для прогулки под окошком такая обувь по моде, а из лесу не пришлось бы нести ее россыпью. Дорогая штука получится.

Дедушка перетряхивает носки и портянки, спрашивает:

— А где четвертая пара?

— У меня свои крепкие, — протягивает Ленька черную поцарапанную сучьями ногу.

— А-а, вот оно что!

Уперев руки в колени, дедушка тихонько покачивается на чурбане.

— Пожаловаться не на что, ходилки важные.

Он переводит взгляд на поцарапанное лицо Леньки, присматривается к Павкиному синяку под глазом. Понимающе, с прищуром улыбаясь, замечает:

— Павел вон тоже, наверно, на ноги не жалуется. А голову не бережет. Вишь ты, как неудачно о сосну приложился. В лесу, ребятки, с такими делами надо поосторожнее… Вот так!.. Значит, договорились об этом?

Подтверждая дедушкину догадку и окончательно выдавая себя, Павка и Ленька в такт мотают головами.

— Тогда насчет обувки. Кроме свойской, другой не обзавелся, значит?

Ага, — подтверждает Ленька.

Понятно.

Дедушка Савел поднимается с чурбана и идет в свою сторожку. Оттуда возвращается с целой связкой обуви.