Любовь Воронкова: Где твой дом?

— Вожжами никого не привяжешь.

— Так не вожжами. Убеждением.

— Ну, уж если вы настаиваете…

Арсеньев увидел, что директор достал из кармана листок бумаги и, украдкой заглянув в него, снова спрятал.

«Тезисы! — усмехнулся Арсеньев. — Небось неделю обдумывал».

…Женя уедет. Но даже если бы она и осталась, что хорошего может получиться? Между ними встанет ее отец — Савелий Петрович Каштанов.

С первых дней своей работы в совхозе Арсеньев не поладил с директором. Позволял себе спорить с Каштановым на собраниях. Вмешивался в совхозные дела, чего директор терпеть не мог.

Особенно неприятное столкновение вышло у них из-за Веры Грамовой. Грамова — первая утятница в совхозе, вырастила одна семь тысяч уток, но никому не приходило в голову как-то отметить ее, наградить. Анна Федоровна пыталась говорить с Каштановым, а тот ответил, что, если каждого награждать за то, что он и без награждения обязан делать, это значит пустить совхоз в трубу. И как трудно пришлось Григорию, доказывая, что Вера не рядовая работница, что она передовой человек в совхозе и что он, директор, обязан позаботиться о ней, дать ей комнату в новом совхозном доме, чтобы Вере не бегать каждый вечер за три километра ночевать в свою деревню.

Шуму было, грому! Арсеньев, как сейчас, видит яростные светло-карие, почти желтые от гнева глаза Каштанова.

И с тех пор идет негласная война. Чего бы ни попросил Арсеньев для клуба — денег нет. Выписать газеты? Зачем столько? Получает «Правду», и ладно. Музыкальные инструменты для кружка? Еще чего! Бездельников с балалайками разводить. Занавес для сцены? Есть старенький, обойдетесь — не Художественный театр.

Но Арсеньев хорошо знал, какие средства выделены в совхозе на нужды клуба. И когда он обнаружил, что директор употребил эти деньги на ремонт скотного двора, покрыв ими допущенные там перерасходы, Арсеньев заявил об этом в партийную организацию. И победил. С этого дня директор перестал отвечать на поклоны заведующего клубом.

Кто прав — он, Арсеньев, или директор? Прав он, Арсеньев. Но директор Жене — отец. Женя любит его и уважает, И для нее, конечно, всегда правым будет отец.

Арсеньев нервно провел рукой по своим светлым волнистым волосам и вышел на сцену.

Вот уже и расселись все, и президиум занял свои места. Праздник пошел своим чередом. Грянула музыка. Открылась маленькая комнатка у входа, и восемнадцатилетние именинники торжественно, парами, направились через весь зал к своим местам. Девушки в белом, с цветами в волосах, юноши в черных костюмах с цветами в петлицах. Они шли, не глядя по сторонам, но, чувствуя на себе взгляды всего зала, старались идти стройно и строго. Все эти девушки и юноши казались сегодня какими-то особенно милыми. И люди глядели на них с добрым удивлением — и когда это выросли у них такие хорошие ребята?

А музыка играла и играла. Из толпы сыпались аплодисменты, приветствия, а кое-кто, растрогавшись, и всхлипнул тихонько… Молодые люди прошли и заняли свои места — девушки в первом ряду, юноши во втором.

— Не затягивайте с речами, товарищи, — шепнула Анна Федоровна Арсеньеву. — Скажет Савелий Петрович что нужно, и хватит.

Арсеньев встал:

— Товарищи, у нас сегодня праздник, не писанный в календаре. Выросла наша молодежь — вот они сидят здесь, наши помощники, наша смена…

В это время в зале шумно распахнулась дверь, и вошла Вера Грамова. Все невольно оглянулись на нее, кто-то крикнул: «Тише!» Крупная, в цветастом платье, Вера остановилась на пороге и, горделиво приподняв голову, обвела глазами зал.

Наступило замешательство. Арсеньев молчал и ждал, когда Вера пройдет и сядет. Но она не торопилась, шла по узкому проходу, поглядывая по сторонам и странно улыбаясь, словно желая сказать: «Кажется, помешала? Ничего. Подождете. Не рядовая работница пришла».

Но тут нашлась Анна Федоровна.

— Привет, Вера Антоновна! — сказала она. — Проходи-ка сюда, поднимайся к нам, в президиум, я думаю, товарищи возражать не будут.

— Не возражаем, — вразброд ответил зал, — пускай сидит!

— Приветствуем! — отозвалась и молодежь с «зеленых» стульев.

Вера не спеша поднялась на сцену, ей подали стул. Но она и тут еще не сразу села.

— Ну, что ж вы замолкли, товарищ заведующий? — громко и развязно сказала она. — Давай, давай! Молодежь наша, наши главные силы, наши отважные… А мы, старики, посидим, послушаем…

Анна Федоровна с недоумением посмотрела на нее. Сидевшие в президиуме переглянулись.