Анатолий Алексин: Вторая очень страшная история

— На руки его! На руки! И повыше… Повыше! — огласила она школьный коридор, к которому привела лестница славы.

И ученики меня понесли… Я смотрел не в потолок и не в небо за окном, к которым я немного приблизился, а вниз, на вытоптанный башмаками и туфлями пол. Мысль была одна, или, точней, было одно лишь желание, поскольку мысли триумф из головы вышибает: пусть Наташа Кулагина станет свидетельницей (тьфу ты, все время возникают уголовные термины!), в общем, станет очевидицей моего торжества. Но она очевидицей стать не пожелала, а, обогнав торжественную процессию, устремилась прямо в девчачий туалет.

Я-то при ней делаю вид, что вообще никогда не пользуюсь туалетом, что я выше этого (особенно я возвысился над туалетом теперь!). А она не стеснялась ничего, что было, как она говорит, естественным («Подожди минутку: мне нужно зайти туда …»). Разве можно было после этого не верить каждому Наташиному слову?

— То, что естественно, то не смешно и не стыдно, — объясняла она мне несколько раз, поскольку с первого раза я это хоть и понял, но не вполне.

Ободренный, я не стеснялся своих чувств, потому что они тоже были естественными.

Покинув туалет, Наташа вновь не пожелала стать очевидицей моих взлетов под потолок, а куда-то загадочно скрылась. Острое чутье подсказало мне: она не хотела делить меня со всеми другими. Или, может быть, я выдавал желаемое за действительное? Так ведь всегда бывает: в час твоего взлета любимое существо отсутствует, а в миг падения, наоборот, оно тут как тут.

О, сколь часто жизнь, насмехаясь, показывает нам вместо глаз любимого существа его спину!..

Мысленно я плыл на руках дольше, чем было на самом деле. И неизменно испытывая при этом чувство законной гордости… Это продолжалось потом даже ночью, во сне. И наконец опустился, но не на землю, не на пол, а… в президиум. И это случилось уже наяву!

Учительница Мура открыла собрание на тему «Встреча, которая могла и не состояться». То есть она намекнула, что все мы были обречены на судьбу пленников «старой дачи» и могли не вернуться в родную школу, которая прямо на наших глазах становилась если не образцово-показательной, то, во всяком случае, детективно известной. Мура подчеркнула, что, если бы не я, школа и родители могли бы уже не увидеть лиц многих своих юных воспитанников и любимцев. Пострадавшие, как известно, всегда становятся особенно дорогими. Поэтому в любимцы попали и круглая отличница Валя Миронова, и Генка Рыжиков по прозвищу Покойник, который был не менее «круглым» троечником, что, по Генкиным словам, сближало его с классиками русской литературы. В любимцы попал и добрый силач Принц Датский, и, естественно, Наташа Кулагина (а все естественное я, вслед за ней, уважал). Она была любимицей не только школы, но и моей персонально. Все стали Муре одинаково дороги, потому что могли погибнуть. Далее она сравнила меня с Данко, со спасителями затертого некогда во льдах ледокола «Седов» и даже с Иваном Сусаниным (хотя он, как известно, «завел», а я «вывел»).

В этот момент мой взгляд споткнулся на девятом месте в девятом ряду… Говорят, Бог троицу любит… А в цифре девять — целых три тройки. Нет, недаром Наташа сидела именно в этом ряду и на этом именно месте. Она сидела, гордясь мною внутренне, поскольку на лице этого написано не было. Так вот где она скрывалась… Или, вернее — так мне хотелось думать! — поспешила занять место, предвидя, что зал будет забит до отказа. Она услышала и про Данко, и про ледокол «Седов», и про Сусанина.

Мура же продолжала захлебываться и чуть было вовсе не захлебнулась от гордости за меня. Я чувствовал, что помимо воли выпрямляюсь на своем стуле в центре президиума и как бы все более возвышаюсь над жизнью и ее событиями, которые стали казаться мне сплошной суетой. А зал уже был не просто внизу, а даже окутался дымкой, смазавшей и вроде бы обезличившей все лица. Кроме, разумеется, одного…

О, как быстро слава затуманивает нам взор! И только любовь способна оказать ей достойное сопротивление.

Мура меж тем продолжала напускать туман, который уже мешал мне ориентироваться в пространстве.

— Конечно, нашего с вами Алика Деткина вдохновляла, я думаю, и самая… — Мура понизила голос и хотела томно произнести «красивая», но ближе ей оказалось другое слово. И она, на ходу перестроившись, воскликнула без малейшего намека на томность: — Самая передовая девочка из всех, которые оказались в те трагические часы с ним рядом.