Наталья Хмелик: Постарайся попасть по кольцу

— У Чижова лицо, как у рыцаря.

Лена думает, как верно сказала тогда Марина — правда, как у рыцаря. И Надя похожа на польскую киноактрису. Или французскую, Лена забыла какую. Легкая сила в фигурах, светлые лица, свободные движения. А главное — полная гармония между ними. Володя танцует с Надей, и всем от этого радость. Неизвестно почему — просто радость, и все. Потом Володя берет свою гитару, поднимается на сцену и говорит в микрофон:

— Два последних танца. — Он смешно разводит руками, и это значит, что если бы была его, Володи Чижова, воля, то играли бы музыканты до утра, да хоть три дня подряд, пороха хватит. Но есть завуч, есть дежурный учитель — обстоятельства сильнее нас.

И все понимают, как надо. И все всегда соглашаются, что обстоятельства сильнее нас.

И Надя снова садится на табуретку, почему-то именно на табуретку, а не на стул, и ждет, пока все разойдутся, Володя уберет гитару в чехол и пойдет ее провожать.

И сколько бы Надя ни сидела во время танцев на табуретке, никому в голову не придет считать, что Надя скучает, что она покинутая, неприглашенная, обойденная. Кто из девочек не согласился бы вот так сидеть на табуретке? И нечего притворяться.

Лена уже видела Сережу в коридоре. Он пришел на вечер, хотя раньше не ходил. Ради кого он пришел? Сережа стоял с мальчишками из их класса, а Лена в стороне. Вернее, шла к двери в зал, но медленно шла и видела Сережу. Вот Витя вынул сигареты, а Сережа покачал головой и улыбнулся. Саша сказал:

— Космонавты не курят. Не знаешь разве?

Другого некурящего мальчишки в свою компанию не приняли бы, а Сережу приняли, вот он стоит с ними вместе. «Наверное, потому, что независимый, — подумала Лена. — С ним все считаются. Он с характером».

А потом, когда все танцевали, Сережи в зале не было. И Лена стояла у окна и старалась сделать вид, что ей очень весело разглядывать всех и все, что попадает на глаза. Она поглядывала на дверь. Он еще не вошел в зал, а она уже почувствовала: сейчас войдет. И обрадовалась, что не ошиблась. Сережа действительно шел по залу, и она знала, что он видит ее, идет к ней. Сейчас он пригласит ее танцевать. Сердце заколотилось, стена, к которой она прислонилась, показалась очень холодной. Лена не притворялась — пусть Сережа видит, как она рада, что он сейчас пригласит ее танцевать. И в это время между Леной и Сережей появилась Марина. Она просто так шла по залу и случайно пересекла Сережин путь. И как будто оборвала ниточку, протянувшуюся между Сережей и Леной. Ниточку-паутинку, невидимую, тонкую. Сережа пригласил танцевать Марину. Совершенно случайно, только потому, что она в ту секунду попалась на глаза.

Лене стало пусто. Пусто и грустно, и все вдруг показалось совсем бессмысленным. Зачем этот зал? Зачем туфли? Зачем прическа? Зачем шла? Надеялась, радовалась, сияла, волновалась. Зачем? Чтобы этот чужой парень Сережа, который даже не способен отличить, кто к нему относится по-настоящему, а кто — никак, чтобы он станцевал с ней танец или два? И ради этого столько переживаний? И еще выдумала: будет важный разговор, все решится. А что — все? Так Лена грызла себя, это занятие не приносило облегчения, но она продолжала. «К чему все? Сама не знаешь, чего хочешь. Разве тебе нужен Сережа? Выдумки! Не нужен он тебе, чужой какой-то».

И тут к Лене подошел Ромка из параллельного класса. И они вошли в танцующую толпу. Ритм, праздник, толпа. Если танцуешь со всеми и всем весело, грусть постепенно проходит. Тем более непонятно, кто с кем танцует, пусть будет Ромка — не все ли равно. Иногда Ромка надувал щеки, иногда подмигивал Лене, она улыбалась Ромке. Громкая музыка — печаль, пройди, хотя бы на время! Может быть, потом опять навалится холодная тоска, а пока — веселись. Мы все вместе, мы танцуем, нам хорошо. И даже замечательно. И вообще, жизнь прекрасна. Только бы не видеть Сережу, отвлечься, забыть. Повернулась и увидела Сережу. Он танцевал с Мариной. Все танцевали — не поймешь кто с кем. А Сережа и Марина танцевали вдвоем. Они не растворялись в толпе, они держались вместе. Сережа придерживал Марину за локоть, не давал буйной толпе оттеснить ее. И двигались они медленнее остальных. Все прыгали, буйствовали, бесились, подшучивали над собой. А они — танцевали.

Лена подумала: «Как хорошо он танцует». И сразу движения ее перестали быть легкими. Почему-то заболела голова. И музыка показалась слишком громкой. И сил стало мало, их не хватало даже на то, чтобы уйти из этого зала, взять пальто и — ну его, этот вечер. Чего в них хорошего, в этих вечерах?