Раиса Григорьева: Крестьянский сын

— Не заблудился, дядя Никифор!

Увидал Костину работу кто-то из ребят, и через несколько минут уже целая ватага катилась с отлогого берега. Со свистом, гиком вынеслась на заснеженный лёд и остановилась возле расчищенной дорожки.

— Это на што, Костя? Для чо? — посыпались вопросы.

— Каток, — отвечал Костя, не прерывая своей работы.

— А на кой?

— На коньках кататься.

— Дак они и так катятся.

— Мне железные привезли, те по снегу не ходят.

— Целиком железные? Городские? А покажешь? А покататься дашь?

— Знамо, дам. Вот только дорожку расчищу.

— Ты разметёшь, а как снег ещё пуще?

— Опять размету!

— Ха-ха-ха, глядите-ка!..

Мальчишки потешались. Вот Николка Тимков подскользнулся, хлопнулся на лёд. Его тотчас подхватили на руки, потащили спиной по скользкой полосе. Отбрыкиваясь, он зацепился за ногу Стёпки Гавриленкова. Стёпка, падая, увлёк за собой ещё ребят. Визг, хохот, вихри снежной пыли…

Пятясь подальше, чтобы не попасть в весёлую кучу малу, добродушно смеялся Федя Поклонов. Он в это утро впервые надел новую шубу-борчатку, крытую синим сукном, с воротником и оторочкой из серой смушки. Мать к рождеству готовила ему этот великолепный наряд, а сегодня утром дала надеть, чтобы примерить, ладно ли сшит. Но, увидев, каким красавцем выглядит её сын, как идут серые смушки к серым с поволокою глазам, к жаркому румянцу на щеках, пустила погулять. Потому и сторонился Федя, чтобы не упасть да не вывалять в снегу обнову, на которую все оглядывались.

Всё радовало его сегодня: и яркое солнце, так славно освещавшее синее сукно на борчатке, и даже глупая работа Кости Байкова, который насмешил всех, — вон сколько народу собрал.

Ребятам надоело потешаться и барахтаться. Стёпка Гавриленков прокатнулся по дорожке, потянул лопату из рук Кости:

— Давай я маленько почищу, а ты помети.

Вскоре уже вся ватага с азартом расчищала ледяную дорожку. Раскидывали снег ногами, разметали полами полушубков и зипунов. Даже новая синяя шуба-борчатка пригодилась своему хозяину для такой работы.

За коньками, припрятанными Костей в сарае, побежали всей гурьбой. Каждый понимал, что городские коньки лучше ихних, самодельных. Но такой красоты никто не мог себе представить.

— Вот это да!

— Ох ты!

— Дай потрогать, а, Костя, я подержу только!

— Ребя, а ведь такие коньки есть уже в нашей Поречке!

— Ну да! У кого? Что не видать-то их?

— Ей-богу, есть. У Ваньши целовальникова. Он мне рассказывал. — Гараська Самарцев стал на минуту центром общего внимания. — Вот ей-богу, не вру. Прошлой осенью привёз целовальник Ваньше гостинец, эти самые коньки. До холодов ещё. Ваньша никому не показывает. Потом, мол, похвастаю. А тем временем у целовальника в погребе чудо деется. Наставит, значит, Ваньшина мать крынки с молоком на сметану выстаиваться. Они стоят, всё честь честью. Потом поднимет их обратно в дом, смотрит, а каждая крынка ополовинена. И не то чтобы кот насбродовал или мыши. Деревянные кружочки, которыми прикрывала крынки, с мест не сдвинуты, даже сметана не потрогана, целёхонька. Если бы не белые следы на стенках крынок, даже догадаться нельзя было бы, что они налиты были доверху, а не до половины. День так, два так, три — пропадает молоко! Не иначе — черти шалят. Собиралась уж нести к попу такую крынку, чертей выгонять. А целовальник за Ваньшу: говори, мол, варнак, через чего молоко вытягивал? «Через со-ло-минку!..»

От дружного хохота, казалось, дрогнули стены байковского сарая.

— Ну, а дальше-то что было?

— Дальше чего же? Отходил отец Ваньшу ремнём, а коньки в сундук спрятал. Достань — попробуй-ка!

— А пускай бы он и коньки через соломинку! Ха-а-ха, ха-ха!

— Ну ничего, Ваньша, он исхитрится. Айда, ребята, на речку!

У начала ледяной дорожки Костя на миг задержался. Вздохнул, унимая волнение: «Все ребята глядят, — вдруг да не пойдут коньки?» Взмахнул руками и понёсся!

Мальчишки пустились вдогон по обеим сторонам дорожки.

Федя Поклонов злился: «Мои-то мне всё обновы шьют, а коньки купить не могут!.. На кой они, обновы… — Он с силой ткнул кулаками в карманы новой шубы. — Изорвать, что ли, пусть бы дома поорали!»

Костя, раскрасневшийся, с мокрым лбом, остановился, победно оглядел товарищей и принялся отвязывать коньки.

— Сейчас мне, Костя, ладно? Я первый, ага? — обступили его ребята.

Холодно. Уже озноб ходит под зипунишками, но сейчас никто не обращает на это внимания.

— Я! Мне!

— Никому! — властно расталкивая ребят, говорит Федя. — Сейчас я еду, да, Константин? — льстиво-уважительно называет Костю и уверенно протягивает руку за коньками.