Герцель Новогрудский: Большая Жемчужина

Нкуэнг обернулся.

Только этого господин Деньги и добивался. Ему нужно было, чтобы Нкуэнг обернулся. Негр должен видеть, чем занят белый.

И Нкуэнг увидел.

Правда, не сразу.

Сначала он посмотрел в сторону минданайца. Ведь именно минданаец позвал его.

Торговец занимался вполне безобидным делом: держал в руках жужжащий ящичек со стёклышком и снимал.

Тогда взгляд охотника переместился туда, куда был направлен объектив киноаппарата. Захотелось посмотреть, что минданаец снимает.

Лучше было бы не смотреть. Минданаец снимал белого. А белый вытворял нечто страшное. У Нкуэнга от увиденного в глазах потемнело.

Белый переворачивал садок, в котором плавала Большая Жемчужина.

Да, именно так. Наклонившись вперёд, упершись сильными ногами в песок, ухватив сильными руками борт полузатопленной лодки, американец мерными движениями раскачивал её.

Лодка была тяжёлая, в ней было много воды, но белый всё-таки кренил лодку то в одну, то в другую сторону. Он был очень здоровый, этот господин Деньги.

Крен лодки становился сильнее. Вода перекатывалась от борта к борту. Вода теперь сама помогала валить садок.

Шея американца побагровела, мускулы вздулись, ботинки ушли глубоко в песок. Ещё рывок. Вода хлынула из садка потоком. Лодка перевернулась. Прилипала, распластавшись в воздухе, отлетела шагов на десять в сторону и судорожно забилась в горячей коралловой пыли.

Охотник в ужасе смотрел на Большую Жемчужину. Изо всех сил ударялась рыба о землю, будто надеясь, что заставит её дать влагу. Воды! Воды! Воды!

Охотник видел и американца.

— Снимай, Чу, снимай, — говорил господин Деньги минданайцу, стоя возле бьющейся в песке прилипалы. — Дерзки в объективе рыбу и меня, а когда я тебе скажу «стоп», переводи аппарат на чёрного. Я тебе скоро скажу «стоп». Чёрный сейчас бросится бежать к нам. Вот тогда и начни его снимать.

Верно, американец угадал, Нкуэнг и в самом деле побежал к берегу.

Океаниец бежал, потому что хотел спасти прилипалу и ещё потому, что хотел помочь белому.

Да, помочь. Удивляться не надо. Нкуэнгу казалось, что американец нуждается в помощи.

Он даже знал, в какой. Нужна вода. Так же, как его прилипалу спасёт вода, вода спасёт и американца.

Только прилипалу нужно пустить плавать, а американцу достаточно влажной тряпки на голову.

Нкуэнг думал о прохладной воде для приезжего, потому что считал, что у белого помутился разум. Он приписывал это солнцу. Белый хоть и носит пробковый шлем, но здешнего солнца не выдержал. У него темя перегрелось. Он от этого не в себе. Его нужно отвести в тень и полить на темя холодной воды. Тогда всё пройдёт.

Иначе Нкуэнг объяснить себе поведение белого не мог. Бедняга несомненно тронулся. Ведь не станет же человек делать зло другому человеку просто так, ни с того ни с сего. Да ещё какое зло! Только сумасшедший мог вышвырнуть Большую Жемчужину из лодки на берег, как вышвыривают гнилые водоросли. А на сумасшедшего сердиться нельзя. Ему нужно помочь.

Но ещё раньше нужно спасти Большую Жемчужину, потому что ей хуже. Она и секунды ждать не может.

Нкуэнг побежал к берегу.

— Снимай, Чу, снимай, — торопил американец владельца шхуны. — Чёрный отлично бежит, у него выражение лица, какое нужно. Не выпускай лицо из объектива.

Аппарат жужжал. Минданаец усердно снимал бегущего к ним островитянина, на лице которого были написаны ужас и жалость.

Не так уж много времени требуется, чтобы пробежать те пятьдесят метров, которые отделяли охотника от берега. Большая Жемчужина ещё дышала, билась, извивалась на жарком белом песке.

Господина Деньги возле неё не было. Он стоял ближе к минданайцу и следил, как тот снимает.

Нкуэнг подбежал к прилипале, наклонился, привычно взял в руки. Рыба шевелилась, открывала жабры, двигала хвостом. В ней ещё сохранились силы.

Охотник оглянулся. Была бы лодка, наполненная водой, он пустил бы прилипалу туда. Но садок лежал вверх килем. Перевернуть его и снова притопить слишком долго. Большой Жемчужине осталось жить секунды.

Значит, надо в море. Насовсем, навсегда. Другого выхода нет. Жаль! Но что поделать? По крайней мере, он будет знать: где-то его Большая Жемчужина плавает на просторе, а не валяется мёртвой на берегу. Он никогда не простил бы себе, если бы такую рыбу растаскали по кусочкам береговые крабы-трупоеды.