Виктор Голявкин - Полосы на окнах

Сразу отстал. Видите ли, курточка ему нужна.

— Двойные газеты продаю!

Зеленщик жуёт хлеб, откусит, положит на горку с деньгами, трясёт пучком салата, а брызги летят во все стороны.

— Мальчик, подойди сюда.

— Чего вам?

— Газеты есть?

— Есть.

— Ещё есть?

— Дома есть.

— Много?

— Порядочно.

— Тащи завтра сюда, все куплю. Двойные как за одинарные, оптом заберу.

— Вполцены?

— Зачем тебе ходить, учёбу запускать, для тебя стараюсь.

Помощничек нашёлся, обо мне заботится. Другие люди на базаре, другая жизнь.

— Нет, дядя, не пойдёт, половину денег маловато за мои газеты.

— Всё не купишь, мальчик, никогда всё не купишь, денег всё равно не хватит.

— А вам хватит?

Смеётся. Тоже мне хитрец. Ему никогда не хватит, а мне должно хватить.

— Кого мы видим! — обступили меня старушки Добрушкины, будто впервые видят.

— И вы здесь?

— А ты зачем здесь?

— Продаю свои газеты.

— А мы платочки с кружевами сами делаем и продаём.

— Отчего же вы ковры свои не продадите? Вся квартира у вас в коврах, а вы платочки…

Они нахмурились.

— Питаемся скромно, платочки нас выручают.

— Ковры бы вас сразу выручили.

— На чёрный день бережём.

— А мы всё продали, остались одни мои газеты…

— Ковры у нас уникальные, — сказали старушки.

Газеты мои тоже уникальные, подумал я, но я их продаю. Каждая моя газета стоит уникального ковра. Просто у нас чёрный день настал, а у них не настал, только и всего.

— Были бы у меня ковры, — сказал я, — продал бы я их все до одного, а газеты сохранил.

— Ах, какой ты умник-разумник! — Старушки обиделись и пошли с кружевными платочками вдоль зелёных рядов.

Я продал мои последние газеты и увидел вывеску. Под этой вывеской сидел старик с корзиной. Кривыми буквами было начиркано на дощечке: «БЫДЫС». Карманы мои были набиты деньгами, одна двойная газета стоила два рубля, я мог бы и БЫДЫС купить, но что это такое — не знал.

— Питис, — сказал старик.

— А у вас там написано быдыс, — сказал я.

— Пытис, — сказал старик.

— Там-то у вас быдыс, а вы то питие, то пытис, непонятно…

Старик вздохнул.

— Купи пытыс, — сказал он.

Ах, вот оно что! Он хочет сказать: купи птиц! И в этой корзине у него птицы. Как раз оттуда зачирикало, а потом пискнуло. Просто старик плохо по-русски выговаривает это слово, а пишет и вовсе быдыс. Надо же! Пять букв, и все неверные. Да мне в школе за такое слово не то что единицу — ноль поставят.

— Якши быдыс, — говорит. Хорошие, значит, птицы.

— Давайте, — говорю, — дедушка, я вам надпись переделаю, никто ведь не поймёт, что у вас там написано.

А он мне птичку вытащил из корзины и показывает. Красивенькая птичка, прелесть, где он только её поймал.

— Не купят, — говорю, — у вас птиц, дедушка, с такой вывеской. Никто ведь не знает, что у вас там в корзине лежит. — Перевернул я дощечку, написал мелом «ПТИЦЫ» и говорю: — Вот так, теперь у вас торговля вовсю пойдёт.

А он головой кивает и птичку мне протягивает.

Хорошо бы купить птичку Бобе, да ему сейчас пирожок больше нужен.

Иду, а в голове у меня БЫДЫС вертится.

Собачка за мной увязалась.

— Быдыс… — зову её, — быдыс…

Тут война, а тут быдыс… И там пять букв, и тут пять букв. Как бы, думаю, слово «война» переделать, чтобы вроде быдыса получилось. Старался, старался, бросил эту затею, война войной остаётся…

— Купил пирожок? — спросил Боба.

Я развернул бумагу, в которой были завёрнуты пирожки: один с мясом, один с картошкой, один с повидлом…

— Наши ноты! — воскликнула мама. — Тебе завернули в них пирожки!

— Надо всегда заворачивать пирожки в чистую бумагу, — сказал Боба.

Я постоял минутку, посмотрел, как он хорошо ест, схватил новую пачку газет и побежал менять их на папины ноты.

Летят палки и камни в листву, ломают ветки. Сыплется тутовый красный дождь с камнями и палками. Бросаемся под дерево, сшибаемся лбами, ползаем по тротуару, суём в рот пыльные расплющенные ягоды. Шарахаются прохожие, обходят стороной. Одна палка зацепилась за ветку и покачивается — целое бревно. Никто на неё внимания не обращает, лишь бы к ягодам успеть. В самом центре города, напротив университета, растёт это дерево.

— Голову свою не жалеют, так дерево бы пожалели, — закричали из окна университета, — прекратите кидать!

Все разбежались.

Я стоял, прислонившись к стене, тёр ушибленное место. Палка с дерева всё-таки саданула мне по плечу.