Николай Федоров - На аптекарском острове

— Эй, утопающий! — услышал я за спиной веселый голос. — Куда же ты?!

Тут я понял, что продолжать удирать просто глупо, что спектакль провалился и что артистов забросали тухлыми яйцами. Я перестал плыть и повернулся к девчонке:

— А ты хорошо плаваешь.

— Ты тоже, — сказала она, переводя дух. — Но ты же сейчас тонул?

— Кто? Я? Это тебе показалось.

— А зачем ты кричал «тону»?

— Я кричал «ау». Понимаешь: «А-у».

— Понимаю. Значит, ты заблудился и кричал «ау».

— Ну, конечно. Сбился с курса и заблудился. Но все равно ты молодец. Поэтому представляю тебя к награде.

Я подплыл к белой кувшинке и уже было хотел ее сорвать.

— Стой! — вдруг закричала девчонка, да так, что я даже вздрогнул и отдернул руку. — Не трогай ее. Зачем? Она ведь без воды совсем беспомощная.

— Пожалуйста, не буду, — сказал я, удивившись такой реакции. — Я ж подарить хотел. За спасение утопающего.

— Не надо. Ты можешь просто сказать: дарю тебе эту кувшинку. И я буду знать, что она моя.

— Ну, если так, то в придачу дарю и озеро. Вместо вазы.

— Спасибо. А знаешь, у кувшинки есть еще и другое название — нимфея. Красиво, правда?

— Ничего. А тебя саму-то как звать, нимфея?

— Меня Таня.

Я посмотрел в сторону берега и поискал глазами моего Ихтиандра. Генка стоял у воды и подавал мне какие-то отчаянные сигналы. Конечно, он не понимал, что происходит, а плыть почти к другому берегу озера ему было боязно.

— Ну что, гребем назад? — сказал я. — А то мой друг совсем уже заскучал.

— Плыви за мной и не глазей по сторонам, — сказала Таня. — А то снова заблудишься.

Потом мы все втроем лежали на нашем валуне и отогревались. Солнце на том берегу уже коснулось макушек сосен, с воды потянуло прохладой, но камень был еще теплый и даже казался мягким.

— А все-таки жаль, что ты не тонул, — вдруг задумчиво сказала Таня. — Я когда вас здесь увидела, мне страшно захотелось с вами познакомиться. Я ведь тут совсем никого не знаю. Вот я и думаю: хорошо бы, если бы кто-нибудь из них тонуть начал. Я бы тут же в воду… Так все романтично было бы.

Тут мы с Генкой посмотрели друг на друга да так хохотать начали, что Таня привстала и посмотрела на нас как на придурков:

— Вы чего это?

— Да так, — сказал я. — Анекдот один вспомнили. Про утопающего.

— А как называется это озеро?

— Уловное, — сказал Генка.

— Уловное, — медленно повторила Таня. — Какое хорошее название. А русалки в нем живут?

— Какие там русалки. В нем и рыба-то, похоже, не водится. Представляешь, на шитика даже не берет!

— И правильно делает. Очень нужны ей ваши шитики. А русалки здесь наверняка живут. Посмотрите, сколько вокруг васильков.

— При чем тут васильки? — спросил я.

— Как при чем? Разве вы не знаете?

— Мы не знаем, — сказал я. — Мы с Генкой в ботанике не сильны.

— Тогда слушайте. В древние времена одна молодая русалка полюбила пахаря. А звали этого пахаря Василий. Русалка уговаривала его, чтобы он все бросил и шел бы жить к ней в озеро. Но пахарю было жаль расставаться с землей, и он отказался. Тогда русалка превратила его в цветок и назвала этот цветок васильком.

— Все ясно, — сказал я. — Хорошо, что пахаря Василием звали, а, скажем, не Аскольдом. Пришлось бы цветы аскольдиками называть.

Таня как-то странно на меня посмотрела, и я понял, что сморозил глупость. И откуда у меня эта идиотская манера все время острить пытаться? Особенно когда с девчонками разговариваешь.

— А ты что, художница? — задал Генка тоже не очень-то умный вопрос.

— Художница? — Таня засмеялась. — Ну что ты, нет, конечно. Просто мне нравится рисовать. Чтобы художником быть, надо очень сильно в себя верить. В правоту свою. А я все время сомневаюсь. Вот пишу что-нибудь, а мне постоянно кажется, что самое-то главное от меня ускользает. Я вижу это главное, а схватить ну никак не могу. Хоть плачь! Знаете, был такой художник Ван Гог. Жил в страшной бедности и все время писал, писал. Будто торопился. А за всю жизнь продал одну-единственную картину! Да и то за гроши. Представляете, весь мир в него не верил и считал его картины мазней. А он верил! Один!

— И что потом было? — спросил Генка.

— Потом? Потом люди поняли, что они были неправы. А Ван Гог умер с голоду.

Тут мне опять захотелось сострить, сказать, что голодная смерть ей не грозит и что, если ее картины не будут покупать, она может спокойно пойти на ткацкую фабрику и там прилично заработать. Но я посмотрел на Таню и промолчал.

— А вот итальянский скульптор Бенвенуто Челлини любил стрелять из пушки, — вдруг изрек Генка. Он, видимо, долго и мучительно соображал, что бы такое сказать про художников, и теперь неожиданно выдал неизвестно откуда всплывшие знания.