Зента Эргле - Без пяти минут взрослые

Машину оставили на стоянке рядом с пещерой Гутмана.

В толпе туристов они излазили Чёртову пещеру, карабкались по склонам гор. Мать с непривычки запыхалась, а Байба с Роландом были неутомимы.

В Турайде возле огромной липы с раздвоенным стволом находится могила легендарной Турайдской Розы. Один ствол липы засох, а другой вовсю зеленеет.

К могиле подъехала украшенная лентами свадебная машина. Невеста, в белом платье и с фатой до земли, положила на могилу свой букет.

— Какие глупости! — громко сказал какой-то мужчина. — Сейчас другие времена и другие обычаи. Ещё неизвестно, жила ли эта Роза когда-нибудь.

— Известно, — запротестовал жених. — Я читал в газете.

Байба вообразила себя на месте Розы. А смогла бы она пойти на смерть ради своей любви к Тагилу? Что за глупые фантазии! Тагил давно уже забыл её.

В витринах Рижского Дома Моделей господствовала новая мода: узкие брюки и юбки, платья, костюмы, пальто с расширенными плечами. Байба в выцветшем ситцевом платьишке с полной авоськой в руках разглядывала выставленные модели, мысленно примеряя их на себя.

— Дешево, удобно, элегантно, не так ли? — произнес знакомый голосок.

Это была одноклассница Даце Эргле.

— Как хорошо, что я тебя встретила, — щебетала она. — Разрываюсь на части. До обеда работаю здесь, у мамы в цехе, а после обеда помогаю бабушке. Ты же знаешь, как нас много. Пока всё купишь, приготовишь — столько возни! Ты встречаешься с кем-нибудь из класса?

— Только с Даумантом, — покраснев, ответила Байба. — Мы с ним занимаемся латышским. Сама знаешь, какой он лентяй. О школе Розенталя нечего и думать. Там в девятом классе осталось два места, и на них есть желающие. И в прикладном училище каждый год страшный конкурс. Послушай, сшить такой сарафан очень трудно? — вдруг переменила она тему разговора.

— Чтоб заказать, дикая очередь. Ты хочешь себе, да? Доставай ткань, смастерим, — предложила Даце.

— Я умею строчить только по прямой.

— Ничего, я научу.

Могла ли знать Байба, что эта случайная встреча определит её будущую жизнь?

Мать Даце внимательно следила за работой девушек, но не вмешивалась. Пусть сами справляются. Даце сначала сделала выкройку из бумаги, по ней раскроила ткань, сметала, и Байба примерила.

— Ну как, всё в порядке? — обратилась Даце к матери.

— Каждый человек самобытен, — подкалывая тут и там, говорила мать. — И в одежде, особенно у женщин, должно быть что-то своё, особенное: какая-то деталь, платочек, украшение. Ты, Байба, вышей на кармашке монограмму, и твоё платье не спутаешь ни с каким другим.

— Боковые швы прострочи сама, — приказала Даце.

— А если не получится?

— Распорешь и прострочишь снова.

Волнуясь, Байба села за швейную машину.

— Для первого раза отлично, — похвалила Даце. — У тебя есть хватка.

Байба радостно улыбнулась.

— Мне очень нравится шить, — призналась Даце. — Я поступаю в ПТУ швейников, а потом буду работать вместе с мамой.

— Да ты что?! В профтех идут те, кого в школе не держат, кто учится плохо, ну, всякие непутёвые.

— Кто тебе внушил такую чушь? Да у швейников конкурс больше, чем в медицинском училище.

Какое-то время обе молча усердно работали.

— А если ты вдруг почувствуешь, что шитьё не твое призвание?

— Дурочка, после ПТУ можно поступить в любой институт.

Целый месяц Байба мучилась сомнениями, думала, что делать: продолжать учёбу в школе или идти в ПТУ. Не было покоя ни днём, ни ночью. Не хотелось ни есть, ни спать. Всё валилось из рук.

— Что с тобой? — встревожилась мать. — Уж не заболела ли?

— Смотри, жена, как бы нам не стать преждевременно дедом и бабкой, — ухмыльнулся отчим, подозрительно взглянув на Байбу. Байба выскочила из комнаты.

Рейнис Кадикис с трудом привыкал к новой жизни. Она началась с бесчисленных запретов врачей: не курить, не волноваться, ничем не утруждать себя…

Пенсионер. Списали, как старую ненужную мебель. На книжной полке рядом с диваном тридцать две папки, своя на каждого воспитанника, начиная с пятого класса. Последний выпуск. Больше не будет. Школьный звонок никогда больше не позовёт его на урок. Остался лишь один звонок — к вечному покою.

Учитель в одиночестве терзал себя мрачными мыслями. Его воспитанники, счастливые от того, что избавились, наконец, от учёбы, разлетелись, кто куда.