Владислав Крапивин: Трофейная банка, разбитая на дуэли

Лодька ответил, что да, отец пишет, на здоровье не жалуется и надеется на скорый пересмотр дела. Впрочем, надеялся на это Сергей Григорьевич с первого дня, как его «взяли».

…Счастье в семье инженера Глущенко длилось чуть больше двух лет. Летом сорок восьмого Сергея Григорьевича прямо с работы вызвали в известный всему городу дом на углу улиц Республики и Семакова. А оттуда увезли уже под конвоем. Видимо, у людей, работавших в том доме и носивших голубые фуражки с красными околышами, не укладывалось в головах, как это человек, столько времени проведший среди заграничных военных, не стал иностранным шпионом. Наверняка его завербовали! Нет доказательств? Но ведь нет и доказательств, что не завербовали! А потому… Тем более, что началось время новых чисток. Заново сажали многих из тех, кто был арестован еще до войны и в военные годы, а после великодушно отпущен…

Мама в то время работала в Гороно, в отделе дошкольного воспитания. Туда она в сорок седьмом году перевелась из конторы «Заготживсырье» с должности простой машинистки. В Гороно должность, прямо скажем, тоже была не великая, особенно на первых порах, но маме удалось закончить какие-то курсы и устроиться по «педагогической линии». В том же учреждении, кстати, занимала какой-то пост бывшая Севкина учительница Гета Ивановна, особа мерзкая и подлая («Всеволод, не смей так говорить про учителей!»). К счастью по работе она и мама почти «не пересекались». Зато мама «пересекалась» с разными людьми, чьих детей когда-то помогла устроить в детские сады. Теперь эти люди осторожно пытались помочь Татьяне Федоровне, что-то разузнать. Давали советы. И мама билась, хлопотала, выясняла, пыталась доказать, что муж не виноват… Пока ей не сказали, что она может принести один только вред — и мужу, и себе. Что лучше всего — терпеливо ждать. Пять лет — не такой большой срок, даже «милостивый» по сравнению с другими.

Судьба и вправду оказалась милостивой (если судить по тем временам). Квартиру не отобрали. Маму из Гороно не уволили, только слегка понизили в должности. Отцу через год лагерный срок заменили ссылкой, он стал жить в глухом поселке недалеко от Салехарда, работать в какой-то звероводческой конторе. Мама, когда узнала про это, рванулась было: «Поедем жить к папе!» И Лодька рванулся. Но отец непривычно строгим тоном написал, чтобы не делали глупостей. Во-первых, все равно не разрешат. Во-вторых, если и разрешат, это дикая идея — ломать жизнь и переться в такую глухомань. Были в письме даже совсем суровые слова: «Надо не изображать жену декабриста, а думать о сыне»… Ну, а кроме того, писал папа, есть надежда, что вскоре дело будет пересмотрено и он вернется…

Арест отца крепко ударил по Лодьке. Подкосил его. Маму, конечно, тоже, но Лодьку — сильнее. Он в ту пору как раз окончил начальную школу, съездил в пионерский лагерь — живи бы да радуйся каникулам. Но июль и август сорок восьмого года оказались для него черным временем. Без всяких радостей. Мама была закаленнее Лодьки. Конечно, она тоже плакала, особенно по ночам (Лодька слышал, когда просыпался). Но все же она держалась твердо, утешала и себя и сына:

— Главное, что живой! Ведь могло быть в сто раз хуже. Он мог погибнуть в море и не вернуться совсем и никогда. А теперь все равно вернется…

В конце концов Лодька привык успокаивать себя этой мыслью…

Забегая вперед, следует сказать, что вернулся отец только летом пятьдесят третьего, но уже без всякой вины. «Реабилитированный», как тогда стали говорить…

Пришли наконец к Лодьке, поднялись на второй этаж сквозь привычный — давно уже «свой» — запах штукатурки, лука и керосина. В общей прихожей Лодька подпрыгнул, достал с карниза над дверью ключ. (Можно было бы и не запирать свои комнаты, все равно красть нечего, но мама считала, что «так полагается».) Вошли, Лодька отдернул на окне зеленую сатиновую шторку и сразу сунулся под кровать — выволок на свет ободранный чемодан со всякими полезными вещами. Там лежали молоток, плоскогубцы, механизм старого будильника (который жужжал, если завести), рассыпанные шахматные фигуры, моток суровых ниток для змея, два старинных пятака, коньки «снегурки», противогазная маска с вырезанными для рогатки полосками резины, кораблики из сосновой коры, сделанный из кухонного ножа кинжал и много еще чего… Среди этого «чего» нашлась и свернутая в кольцо железная проволока. В меру толстая, в меру мягкая (но не как алюминий) — то, что надо.