Илья Дворкин - Хозяин зубастой машины

Василий Иваныч перестал смеяться, грустно вздохнул.

— Эх, чудак-человек, с каким удовольствием я бы с тобой поменялся… — Василий Иваныч притиснул Витьку к своему твердому боку и прошептал: — Живи, Витька! Живи и радуйся. Ты самый богатый человек — у тебя вся жизнь впереди.

Василий Иваныч осторожно съехал с шоссе на узкую просеку, заглушил мотор.

— Пошли, путешественник, погуляем, — сказал он.

Витька вышел. Осенний лес был красновато-рыжий. Под ногами шуршал толстый слой палой листвы. На фоне жёлтых берёз густые ели казались чёрными, а осины пламенели.

— Где-то здесь, — бормотал Василий Иваныч. — Должно быть где-то здесь…

— Что? — спросил Витька.

— Сейчас увидишь.

Они прошли в глубь леса ещё несколько сот метров и увидели огромный валун, обросший голубоватым мхом.

— Теперь уже близко, — сказал Василий Иваныч. — Тридцать два года назад леса здесь не было, вырубили, а валун лежал. Он здесь тысячи лет пролежал и будет лежать, пока человеку не помешает.

Витька почтительно обошёл вокруг камня, потрогал рукой. Надо же — тысячи лет!

— Сюда, Виктор! — Голос Василия Иваныча слышался откуда-то справа.

Витька бросился к нему. Василий Иваныч стоял у основания небольшого холма, поросшего тоненькими берёзками. У самой земли была узкая прорезь.

— Вот он — дот. Долговременная огневая точка. Витька обошёл холм и по другую сторону его увидел припорошённые листьями бетонные ступеньки и массивную, наполовину оторванную стальную дверь. Она вела внутрь холма.

— Это последний мой дот на этой стороне Ленинградского фронта, — задумчиво сказал Василий Иваныч. — Людей уже не хватало, Я тут и экскаваторщиком был и инженером, и плотником, и бетонщиком… Кем я только не был!.. А ну-ка, пройдём внутрь. Будто бы мы с тобой, Витька, строгая комиссия.

Василий Иванович протиснулся в щель между стеной и приотворенной дверью. Витька — за ним. Он увидел довольно большое с низким потолком светлое помещение. Свет сочился из трёх амбразур в стенах.

В серых бетонных стенах темнели ниши для постелей защитников дома и для боеприпасов. Стенки и потолок были сухими, на полу — тонкий пласт намётанных ветром листьев.

— А ведь на совесть сработано! — Василий Иванович улыбнулся. — И простоит неизвестно сколько. Над головой перекрытие из двойного слоя рельсов и бетона, в метр толщиной. Пожалуй, эта избушка одного боится — прямого попадания тяжёлой авиабомбы. Только, — голос Василия Ивановича стал суровым, — только не дай бог, чтобы эта штука пригодилась вновь для войны.

Витька притих. Он представил себе, как из трёх амбразур узкие рыльца пулемётов безжалостно плюются раскалённым металлом, как лежат в нишах раненые бойцы, а наверху гудит от взрывов земля и лезут бесконечные цепи врагов. Ему стало не по себе, плечи сами собой передёрнулись.

— Замёрз? — всполошился Василий Иваныч.

— Не-ет, — выдавил из себя Витька.

— Конечно, замёрз. Холодина-то здесь, как в погребе. А я расхвастался!..

Он обнял Витьку за плечи, быстро вывел наверх.

И Витька сразу перестал дрожать, потому что вокруг мягко шелестели деревья, тоненько посвистывала птица.

Солнце было осеннее, не горячее, но всё равно сосны терпко пахли нагретой за утро смолой и хвоей. И не рвались снаряды, и не бежали враги в зеленой лягушачьей форме.

Витька вдруг заулыбался и ни с того ни с сего перекувырнулся три раза через голову.

Василий Иваныч с улыбкой глядел на него, и Витьке казалось, что он все понимает. Даже то, чего не понимает ещё он сам, Витька.

— А теперь будем обедать, — сказал Василий Иваныч. — Самое время обедать для рабочего человека — полдень.

Он снял куртку, расстелил её на макушке дота, вынул из сумки бутерброды, термос и яблоки.

— А что дальше было?

— Дальше?.. — Василий Иваныч задумался. — Пожалуй, всего и не вспомнишь. Блокада была. Экскаваторов осталось мало, перебрасывали меня по всей линии фронта. Кажется, нету такого участка где бы я не рыл противотанковые рвы, не строил командные пункты, да вот такие доты, на котором мы сидим. Но одно, пожалуй, запомнилось больше всего.

Василий Иваныч работал тогда на Пулковских высотах. Бои за них шли свирепые, потому что с этих высот весь Ленинград виден был как на ладони. А он копал землю. Дни и ночи, дни и ночи — полуголодный, бессонный, усталый… И каждый день — охота. Экскаватор — дичь, немецкие самолёты — охотники.