Вера Желиховская - Подруги

Доктор покачал головой.

— Я заеду еще часа через два, посмотреть… Вы ведь не ляжете, пока не вернется Софья Никандровна.

— Я думаю, придется и совсем не ложиться… Кто же будет давать лекарство?.. Вы видите, что гувернантка заперлась, a няня возле Виктора…

— Не понимаю я вашей маменьки, — снова покачав головой, резко заметил Антон Петрович. — Она так убивается, падает в обмороки по умершим детям, a между тем так мало заботится о сохранении их, пока они живы! Я уверен, что начало болезни уже вчера можно было заметить…

— Да, гувернантка говорит, что Клавдия с утра жаловалась, что ей больно глотать…

— Так зачем же она матери-то не сказала?

— Забыла, говорит. Клавдия, как услышала, что едут в гости, перестала жаловаться… Да еще, у княгини за обедом, она ела мороженое…

Доктор только рукой махнул.

— Наблюдайте, пожалуйста, за мальчиком, — сказал он, уходя, — он, вероятно, сестру наградил оспой, a она вряд ли не передаст ему дифтерита. Такие болезни в семьях всегда почти всех лоском кладут. И чего здесь сидели!.. Говорил: уезжайте скорей на чистый воздух, от всех городских прелестей, — так нет. Вот и дождались. Теперь ждите, когда в деревню попадете!

Доктор, сердито ворча, уехал, но в полночь приехал снова. Он застал старшую Молохову над больной Клавдией, сильно страдавшей; Витя тоже плакал: и у него, как и предвидел доктор, опухло горло и затягивалось зловещей белизной, как у сестры. A генеральши, с остальными детьми, все еще не было дома…

— Она и к другим дифтерит завезет! Вот увидите, — ворчал Антон Петрович, и приказал перенести и Виктора в дальнюю комнату, приемную Молохова, за отъездом его совершенно свободную, куда перенесли уже Клавдию.

Наконец, во втором уже часу, вернулась Софья Никандровна и пришла в ужас и отчаяние неописанные. Как, дифтерит, — эта мучительная, заразительная, смертельная болезнь, — у её детей?.. У двоих разом!!. Боже мой! За что такие на неё несчастья? За что на неё именно обрушилась такая беда?..

— Я полагаю, не на вас одних, когда в городе вот уже три месяца, как дети мрут от горловых болезней, как мухи, — заметил ей доктор, очевидно недовольный. — Надо было раньше заботиться.

— Да как заботиться? Что я могла, почем я знала?

— Предусмотрительные родители знают. Клавденька, говорят, с утра жаловалась… Впрочем, что уж теперь!.. Других-то поберегите: плачем мало поможете…

— Других?.. Дети, уходите, уходите прочь отсюда! — спохватилась Молохова. — Ах, Антон Петрович, научите, что делать?.. Не сердитесь, пожалейте меня! Я такая несчастная!..

— Жалость не наше дело, сударыня; нам нужны распорядительность и благоразумие в матерях, a не истерики и слезы… Удалить надо детей из дому, пока еще не все заразились.

— Мне кажется, их надо бы сейчас же увезти из дому, — отозвалась Надежда Николаевна из-за изголовья больной сестры, от которой она не отходила.

— Все-то бы лучше. Дифтерит не шутит, — согласился доктор.

— Из дому? Но куда?.. В деревню я боюсь отправлять их одних…

— Да теперь и невозможно, пока мы не уверены, что они тоже не заражены. В деревне нет ни доктора, ни аптеки, a без них в этих болезнях не обойтись…

— Я думаю, всего лучше сейчас же переселить их к бабушке, к Аполлинарии Фоминичне, — сказала Надя. — Пусть едет и m-lle Наке: она, все равно, здесь бесполезна.

— К бабушке?.. Но беспокоить старуху среди ночи…

— Аполлинария Фоминична не из таких, чтоб не понять необходимости; я уверена в этом, — настаивала Надя.

— И я уверен, что она своим внучатам не враг, — сказал доктор. — Разговаривать некогда; я вам советую сию минуту свезти их самой, благо, вы еще возле больных не бывали, — прибавил он с оттенком насмешки в голосе, которой госпожа Молохова не заметила.

Она сейчас вышла распорядиться переселением троих детей, приказала гувернантке сбираться и направилась в комнату старшего сына, которого застала в постели, за чтением переводного французского романа. Выслушав мать, позевывая, Елладий отнесся очень равнодушно к её отчаянным возгласам и объявил наотрез, что не перейдет к бабушке, a преспокойно останется в своей комнате.

— Какая мне охота жить у этой староверской игуменьи? — заявил он. — И к чему?.. Вы там себе хоть помирайте на том конце дома, — я туда я не загляну! Откуда мне заразиться?.. Пожалуйста, не беспокойся!.. Да я и тебе советую поменьше там бывать. Возьми хоть трех сиделок и сестер милосердия, a самой зачем рисковать?

Сколько ни упрашивала его мать переменить решение, он твердо стоял на своем и наконец даже рассердился и очень неучтиво попросил не мешать ему спать. В сущности, Елладий, оставшись, за отъездом отца, полноправным распорядителем своих поступков, был даже очень рад подолее побыть в городе. Заболеть он не боялся: комната его была наверху, в боковом мезонине, с окнами в сад и на улицу и совершенно отдельным входом.