Иосиф Дик - Огненный ручей

«Сорвалось! — подумал Афоня. — Не выпрямляется!»

У него по спине пробежал холодок.

Он ясно видел, как раздвигались домкраты, упираясь в верхнюю часть домны и силясь её поднять, но домна стояла без движения. Только прогибалась стальная обшивка.

— Прекратить подъём! — крикнул Семён Петрович и быстро закурил. — Тут что-то держит…

Он снова проверил разрез, а затем вместе с двумя рабочими полез на самую верхушку домны, на колошник.

Пробыли они там минут пятнадцать, затем спустились.

Руки у Семёна Петровича были покрыты ржавой пылью.

— Там труба осела, ну и зацепилась за колошник. Мы отвели её. Теперь можно продолжать, — сказал он. И снова завертелись ручки насоса.

Вдруг раздался голос Матвея Никитича — радостный, гулкий. Он кричал из нутра домны:

— Десять миллиметров!.. Двадцать миллиметров!.. Идёт, голубушка!

Афоня привстал на своей лестнице и увидел, что щель в разрезанном корпусе увеличилась.

Домкраты продолжали работать.

Витаха, заливая из маслёнки масло в насос, любовно обтирал ветошью его крышку. Потом он вынул из кармана гаечный ключ и стал им что-то подвинчивать. Он работал старательно, со знанием дела. Иногда он обращался к рабочим, и те с серьёзными лицами что-то объясняли ему.

Афоне вдруг страшно захотелось встать на Витахино место. Он так же хорошо управился бы с маслёнкой, как это выходило у Витахи. А может быть, даже у него и лучше бы вышло. А что плохого, собственно говоря, ему сделал Витаха?

Потом у Афони мелькнула мысль, а вдруг сейчас поломаются домкраты? Тогда всё дело завалится.

Но он зря волновался. В подъёме всё было предусмотрено.

— Вбить клинья! — скомандовал Семён Петрович.

Раздался оглушительный металлический звон — это били кувалды, — и в образовавшемся зазоре показались чугунные клинья. Теперь уже корпус не мог осесть.

Семён Петрович посмотрел в зазор и крикнул:

— Ну как, парторг, обманем время?

— Обманем! — раздался гулкий голос.

Майкин отец стоял на земле возле подъёмного крана и осматривал толстые стальные накладки, которыми он должен был заделывать брешь в домне. Сейчас их поднимут наверх и будут приваривать к корпусу.

Афоня хотел было сбегать за Андрюшей, чтобы он тоже посмотрел, как умеют в Жигачёве здорово работать, но, с сожалением вспомнив, что они поссорились, остался сидеть на пылеуловителе.

Беспрерывно стучали кувалды, загоняя клинья.

Когда зазор в корпусе стал похож на огромный чёрный и беззубый рот, в нём показалась голова инженера Матюшенко:

— Семён Петрович! Отвес подошёл к математическому центру. Домна сейчас в вертикальном положении.

На кольцевую площадку вылез Матвей Никитич. Он молча обнял Семёна Петровича и поцеловал его. Потом потряс руки двум рабочим, которые крутили насос, и Марии Фёдоровне. Но, как показалось Афоне, больше всего Матвей Никитич тряс руку Витахе. Афоне стало завидно. Витаха почти ничего не делал — с какой-то маслёнкой возился, — а ему трясли больше всех.

«Вот немножко поработал — и уже почёт! — подумал Афоня. — А ты, как дурак, никакого уважения не имеешь».

Домна была выпрямлена!

Афоне хотелось танцевать, он чуть не съехал по ступенькам пылеуловителя и подбежал к Семёну Петровичу. Тот уже сидел на каком-то бесформенном куске бетона. Перед ним лежала раскрытая пачка «Казбека», и каждый, кто хотел, брал из неё папиросы.

Витаха, развалившись на земле, будто после тяжёлой работы, сладко потягивался. Он не видел Афоню.

К Семёну Петровичу подошёл парторг:

— Вы знаете, за сколько времени мы подняли домну?

— За сколько?

Матвей Никитич отвернул край рукава и поднёс к глазам Семёна Петровича часы.

Домна была поднята за пять с половиной часов.

Афоня даже не заметил, как пролетело это время, словно он сам был на кольцевой площадке и вместе со взрослыми поднимал домну.

Андрюша сидел у отца в кабинете и, потирая ладонью о ладонь, скучающе озирался.

Утром Майка знаками — Андрюша с ней не разговаривал — объяснила, что его вызывает к себе отец.

Кругом на стенах висели чертежи, диаграммы, какие-то фотографии. На одной была видна панорама довоенного завода с дымящей домной.

В кабинете были стол, диван и тумбочка с графином. А в углу стояли ещё два сдвинутых вместе письменных стола. На широкой общей крышке горели и мигали красные, зелёные, белые глазки. Лампочек было штук сто. И, глядя на них, казалось, что это не диспетчерский пульт, а макет освещённого города.