Иосиф Дик - Огненный ручей

Андрюша готов был провалиться сквозь землю при этом торге. Но Афоня был неумолим.

— Ну и сколько же тогда? — спросил он.

Тётя Фрося вынула из комода десять рублей и протянула их Афоне.

Держась за материнскую юбку, на ребят весело поглядывал толстоногий малыш.

Выйдя за ворота, Андрюша раздражённо сказал:

— Афонька, и зачем ты у неё взял эту проклятую десятку? И не стыдно!

— Хм, стыдно! — ухмыльнулся Афоня. — Она же сама дала — не видел, что ли? Деньги за детский труд. Или обратно отнести?

— Но мы же бесплатно должны были сделать. У тётки, слыхал, муж инвалид!

— Инвалид?.. — вдруг остановился Афоня. — Вот не сообразил… Ну да ладно, что поделаешь! Десятка — деньги небольшие. Сейчас на базар пойдём — и нет твоей десятки…

— Э-эх! — с сердцем сказал Андрюша. — А всё-таки зря мы так…

На поселковом базаре торговля шла бойко. Здесь было много рабочих, пришедших после дневной смены поесть чего-нибудь свеженького. Они покупали себе хлеба, помидоров, масла, колбасы и, усевшись в стороне от прилавков, торопливо принимались за еду. Ели они быстро, запивая молоком прямо из бутылки.

На длинных столах лежали горы снеди; зелёные огурцы, кочаны хрустящей капусты, варёные кукурузные початки, жирные шматки сала, белоснежный творог в эмалированных мисках, яйца, пышки, пирожки…

Афоня и Андрюша ходили мимо палаток с надписями: «Готовый одяг», «Продовольчи товары», «Овочi — фрукти», толкались в рядах.

Они пробовали у тёток с ложечек мёд, будто собирались купить его, брали из мешков по большой щепотке семечек на пробу — жареные ли, — приценивались к общипанным курицам.

Колхозницы торговали в белых косынках и передниках. А на некоторых были даже белые нарукавники.

Кругом было шумно: то тут, то там раздавались звуки баяна, ржали лошади.

Вспотевшие колхозники прямо с возов продавали мешки с овсом, жмых, сено, чечевицу.

— Табачок-крепачок, в нос шпыняет, с ног сшибает! — кричал какой-то старик, расхаживая по базару с ящиком махорки.

— Эй, Марьяна, здорово! — услыхал Андрюша в молочном ряду сзади себя радостный возглас.

Он обернулся. На прилавок перед какой-то дородной женщиной с лоснящимся лицом облокотился измазанный в мазуте рабочий.

— Не узнаёшь, что ли? В прошлый выходной мы в вашем колхозе работали.

— Ах, помню! — улыбнулась Марьяна. — Як тут у вас дила? Як домба… чи, бишь, донба?

— Домна, а не домба, — засмеялся рабочий. — Всё перепутала… Скоро её, родную, поднимать будем. Хватит, отдохнула… А как там у вас в колхозе — от яблок, наверное, сучья ломятся?..

Они разговаривали долго. Андрюша уже два раза обошёл базар, а они всё говорили.

— Чего тут только не увидишь, на базаре! Тут тебе и специальный ножик для чистки картошки, и зубоврачебные стальные клещи, и пепельница с электрической зажигалкой, и старые, ржавые замки с полкилограммовыми ключами. На фанерном домике фотографа висят разные национальные костюмы: черкески с газырями и папахой, украинская вышитая рубаха с шароварами… В каком наряде захочешь сниматься, в таком тебя и снимут.

Ребята шныряли меж прилавков около часа, пока не купили себе три стакана тыквенных семечек и по два пирожка.

У Афони ещё оставалось два рубля.

— А знаешь, Андрюшка, — вдруг предложил он, — давай Майке купим какую-нибудь штучку, а? Подарок… от нас обоих. И ты ей отдашь.

— А почему это я? — сказал Андрюша. — Ты ведь сам сможешь.

— Я-то смогу… Только ты ведь с ней давно знаком, тебе удобнее. Отдашь?

— Отдам уж, отдам! — хитренько улыбнулся Андрюша. У него было уже хорошее настроение. — А где мы с тобой были, ей говорить?

— Не надо. Она, знаешь, с норовом. Ещё разозлится, что её не взяли.

Они подошли к палатке — на прилавке блестели разные заколки, гребешки, пуговицы — и купили брошку на платье.

Стеклянная звёздочка на солнце переливалась всеми цветами.

Майка не понимала, куда делся Андрюша. Она стояла перед закрытой дверью с противнем в руках. На широком листе лежали матово-белые плюшки.

И всего лишь десять минут назад, когда она месила на столе пышный, пахучий ком теста, а Андрюша в звонкой ступке толок сахар, она попросила его затопить в кухне печку, и он согласился. А теперь его не было ни в коридоре, ни в комнате, ни в кухне. И печка была не затоплена.

Майка чуть не плакала. Она думала, что, пока сделает плюшки, на кухне будет уже жаркая духовка и она быстро разделается со своим печеньем. Но теперь всё затягивалось: надо печку затапливать самой.