Иосиф Дик - Огненный ручей

Семёна Петровича беспокоило другое: как устранить наклон корпуса?

Может быть, разобрать эту домну и построить новую? Но как тогда быть со сроками? На постройку новой домны нужен год, а министр сказал, что первый выпуск чугуна должен быть не позже чем через два месяца.

Нелегко было Семёну Петровичу решить такую задачу. Тем более, что он столкнулся с этим впервые. Необходимо было найти простой выход, а в результате — тупик: думать о постройке новой домны нельзя, и оставить домну с наклоном тоже не хотелось. Это скажется на ходе печи — её горении. Плавка будет маленькой.

Что же делать?..

Андрюша наблюдал за отцом. За последние дни отец стал странным. На вопросы отвечал невпопад, вместо сахара однажды насыпал себе в чай две ложки соли и, главное, не улыбнулся. Ночью он не мог долго заснуть, ворочался. Он похудел, а ещё зачем-то привык вертеть в пальцах какие-нибудь маленькие вещи; карандаш, монетку, спичечную коробку.

Отец обыкновенно просыпался чуть свет. Ходил на цыпочках по комнате, чтобы не разбудить Андрюшу, потом, взяв хлеб из шкафчика и всухомятку жуя его, садился за стол работать. Он всё время что-то считал на логарифмической линейке и полученные результаты записывал в серенькую тетрадку. Потом делал от руки какие-то чертежи.

Андрюша не раз, проснувшись спозаранок, видел, как отец, сидя за столом, то беззвучно шевелит губами, то подмигивает сам себе или похлопывает себя по шее.

Иногда, оторвавшись от своих расчётов, он садился на подоконник и глядел на вереницы рабочих, которые шли на завод в утреннюю смену.

По асфальтированному шоссе, обсаженному стройными тополями, двигались тысячи людей. Они шли быстрым шагом, и в одиночку и группами, весело переговариваясь, пересмеиваясь. Одеты они были по-разному: кто был в брезентовой тужурке, кто в галифе и выцветшей гимнастёрке, кто в деревянных башмаках, измазанных известью, кто просто босиком. Рядом с седым человеком, одетым в пропылённую, помятую спецовку, торопилась девушка в майке, подставляя горячему солнцу круглые загорелые плечи. Пожилые рабочие, надвинув на лоб промасленные кепки, шли степенно, попыхивая трубками. Лихо неслись лошади с телегами, мчались грузовики. Некоторые из рабочих, сорвавшись с места, вдруг бежали за машинами. Грузовики, полные людей, летели на большой скорости, но вдруг — цоп! — и, глядишь, ещё новый человек повис на заднем борту.

Люди шли строить свой завод. И, хотя они устали за вчерашний день и за короткую летнюю ночь им не пришлось как следует выспаться, они без заводского гудка шли на работу, улыбаясь утреннему солнцу, которое освещало впереди лёгкие, сквозные контуры их родного, пробуждающегося к жизни завода.

Ровно без пятнадцати восемь за отцом заезжала легковая машина «Победа». Машина была получена недавно. Не раз, похлопывая рукой по её глянцевой обтекаемой кабине, отец говорил Андрюше:

— Эх, хороша! Как пуля летит. Вот на что пойдёт наш тонкий лист!

Машина давала на дворе три длинных гудка, и отец, быстро засунув в портфель все свои бумаги, казалось, не выходил из комнаты, а выскакивал. Впрочем, это было понятно: как говорил отец, ему была дорога каждая минута…

Он засиживался на работе далеко за полночь, а иногда и вовсе не приходил домой по суткам. У него на работе рядом с кабинетом была маленькая комнатка с кроватью. Там всё было как в гостинице. На столе — графин с водой, на спинке кровати — вафельное полотенце, на подоконнике — электроплитка. А рядом с кроватью возле изголовья на тумбочке стояли два телефона: один местный, а другой — правительственный, «вертушка», как его называл отец. По этому телефону можно было позвонить в Москву. Только снял трубку, а на другом конце провода уже говорят: «Москва слушает!» Андрюша не раз мечтал позвонить по этому телефону Серёжке, но всё никак не решался спросить у папы разрешения.

Однажды на квартиру к Семёну Петровичу пришли парторг Матвей Никитич и Майкин отец. Семён Петрович пригласил их не случайно: он хотел с ними посоветоваться.

Он вскипятил в кастрюле чай, расставил на столе стаканы. Правда, стаканов всего было два, но так как взрослых было трое, то отец вымыл свой бритвенный стаканчик из красной пластмассы и поставил его перед собой. Он нарезал хлеб, колбасу и высыпал с ладошки в кастрюлю чайную заварку.

Чай вышел крепкий, пахучий.

Матвей Никитич, сделав первый глоток, чмокнул губами:

— Ай да Семён Петрович — чаёк какой приготовил!

Он пил стакан за стаканом и начал утираться платком.