Зинаида Лихачева - Вася Чапаев

— Рыбку, рыбку таскайте! — советовал дед.

— Смотри-ка, — удивился баржевик, подцепив на ложку цельную рыбку, — не разварилась!

— А я по-рыбацки варю, с закалкой. Ни в жисть не разварится, так целенькую и таскай.

— Это как так, с закалкой? — заинтересовался шкипер.

— Кипеть долго не даю, — сделал дед хитрое лицо. — Чуть закипит — я туды водицы холодной ложечку плескану и жду. Опять уха забурчит, а я сызнова водички холодненькой для успокоения... Вот это и есть закалка.

Наевшись, дед и баржевик растянулись на отдых, а Вася, посадив за пазуху морскую свинку, опять пошел наверх.

Неоглядные просторы, покрытые сизо-зелеными травами и темными трещинами оврагов, лениво разлеглись по обоим берегам Волги. Изредка из их глубины выползали серенькие селенья.

Деревушки были так похожи одна на другую, что казалось, будто одни и те же избенки, покрасовавшись на виду, кружным путем забегали вперед, чтобы через некоторое время вновь застенчиво выползти на берег: «А это опять мы!»

«Да ну вас», — думал Васята не отрываясь смотрел вперед, ожидая, что за следующим поворотом уж обязательно откроется город невиданной красоты. Потому и буксир пыхтел так усердно, и волны нетерпеливо подхлестывали баржу: «Ходи веселей!»

Неподалеку от баржи у бакена покачивалась долбленка, бакенщик зажигал фонарь.

— Эге-ге-гей! — приветливо крикнул он Васе. — Любуешься, малец?

— Эге-ге-гей! — во всю силу ответил Вася. Старик шутливо схватился за голову, зажимая уши.

— Ну и глотка у тебя!

— Ага-а-а! Здоровая, — озорничая, орал Вася.

— ...ровая ...овая... а-ая-а, — неслось по реке.

Бакенщик взялся за весла и направил долбленку к следующему бакену.

— Вниз по ма-а-тушке, по Во... да по Во-о-олге, — раскатился по воде чуть хрипловатый бас.

— По широ... широкому раздолью, — взвился Васин голос, и оба голоса слились в одном слове: раздо-о-олью...

Вася долго смотрел назад, где постепенно замирала песня и один за другим загорались огоньки бакенов. Ему вдруг стало страшно и весело. Куда он едет? Что ждет его?

За пазухой зашевелилась Лизка — тревожный стук Васиного сердца прервал ее сон.

Сызрань встречала приезжих, чванливо выпятив на берег купеческие склады. Дед Егор и Вася бегом спустились по сходням, чтобы не мешать ринувшимся на баржу грузчикам. Отойдя в сторону от суматошной толчеи, царившей около пристани, дед поставил шарманку,

— Давай поиграем маленько.

Шарманка заиграла вальс, но его протяжные звуки пропадали даром. Только пахнущий рогожами ветер елозил в пыли около шарманщиков, сметая в кучки всякий сор. Дед крякнул и взвалил шарманку на плечи.

— В город надо идти. Тут не до нас.

В городе дело пошло веселей. Стоило шарманщикам остановиться, как их тотчас окружали любители музыки. Со двора во двор за шарманкой ходила ватага ребят, глазея на Лизку, которая бойко торговала двухкопеечным «счастьем». Ребячьи восторженные крики привлекали новых ротозеев, и в шляпу-лопух, позвякивая, падали монеты.

— Как посоветуешь, — обратился дед Егор к Васе. — Пойдем ночлежку искать али на берегу заночуем?

— В ночлежке платить надо, а на кой нам деньги транжирить? — рассудительно ответил Вася. — На берегу заночуем, ночи теплые стоят.

Вечером, усталые и довольные, шарманщики пришли на берег. Вася собирал сухой плавник для костра. Дед, сидя на корточках, чистил купленную у рыбаков мелкую рыбешку.

Скоро на костре забулькал котелок с наваристой ухой. На дымок стали подходить грузчики, бурлаки.

— Уху с нами хлебать! — радушно приглашал дед Егор, расчищая на песке ровное место для котелка.

Со смехом и шутками гости рассаживались вокруг. Каждый выкладывал, кто чем богат: хлеб, вяленую тарань, куски сала, вареные яйца. Застучали деревянные ложки. Ели молча, аккуратно подставляя под ложку ломоть хлеба, усердно дуя на горячую уху и громко хлебая.

После ужина мужики развалились на песке, задымили цигарками. Красивый бурлак лег на спину и, задрав к небу курчавую русую бороду, тихо запел:

— Трофим старое вспоминает, — зашептал деду Егору старый бурлак. — Запьет он теперь. Завсегда после этой песни горькую пить начинает... Беглый он, из Сибири. За разбой на каторге был...

— Я понимаю, разбойничья это песня. От таких песен пуще тоска на сердце наляжет... — кивнул дед Егор.