Илья Туричин - Сердце солдата

Козич толкался на рынке, прислушиваясь и присматриваясь. Заговаривал с людьми, менял, покупал, продавал. Но безрезультатно. Съездить бы в Вольку-Барановскую. Может, жена что знает. Да и давно не видал ее. Хоть бы кто из Вольки на рынок приехал. Порасспросить. Да куда там! Кто в такое время на рынок поедет!

Как-то утром, наскоро поев, Козич вышел на пустынную улицу. Сыпал снег, мелкий и жесткий, как крупа. Февральский студеный ветер подхватывал его, тащил по твердому насту, закручивал в маленькие смерчи, тут же бессильно опадавшие у покосившихся заборов.

Козич надвинул шапку на уши, поднял воротник и собрался было двинуться в управу, как вдруг заметил в конце улицы маленькую заснеженную фигурку.

«Кто бы это?» — подумал он и стал ждать. Фигурка приближалась. Это был подросток в старом полушубке, подпоясанном солдатским ремешком, в шапке-ушанке и больших подшитых валенках. Подросток тащил за собой санки. На санках стоял, привязанный к ним веревкой и окутанный мешковиной, какой-то предмет. По контурам Козич догадался — бидон. Когда подросток поравнялся с Козичем, старик узнал его и радостно закричал:

— Миколка! Здравствуй!

Подросток остановился. Вот кого не хотелось бы встретить! Но ничего не поделаешь. Отступать поздно. Он улыбнулся:

— Здравствуйте, Тарас Иванович!

— А я тебя, Микола, разом не признал. Растешь. Скоро добрым мужиком станешь, — обрадованно заговорил Козич. — Уж не на рынок ли молочко везешь?

— На рынок.

— Экую далищу, да по такой погоде! Замерз, поди, и заголодал? Заходи-ка, заходи-ка в хату. Я Гайшикам завсегда рад, — ласково пропел Козич и, взяв из рук Коли веревку, потащил сани к крыльцу.

— Некогда мне, Тарас Иванович. — Коля что было сил уцепился за веревку. — Молоко продать надо. Маленько купить муки, да и домой. День короткий…

Но Козич не слушал и настойчиво тянул санки.

— Заходи, заходи, гостюшко дорогой. Поешь, обогрейся. А молоко я тебе помогу продать. Это для нас ничего не составляет. — Козич открыл дверь и втащил санки с бидоном прямо в сени. — Заходи. Варвара! Приготовь-ка что поесть! Сымай полушубок-то. — Почти насильно Козич втащил Колю в горницу и стал снимать с него заснеженный полушубок.

Ребятишки, сидевшие на печке, притихли и с удивлением смотрели на незнакомого.

— Садись, садись, — пел Козич, усаживая Колю на лавку, возле стола. — Как батя-то, поправился?

— Кашляет…

— Ай-яй-яй… — вздохнул Козич, и лицо его сделалось печальным, сморщенным, даже лысина сморщилась и померкла. — Да-а, били они его, шибко били… Насилу вырвал я твоего батю. Уговорил отпустить.

И Козич, вздыхая и охая, пустился рассказывать о том, как он хлопотал за друга своего, Василия Демьяновича, и перед войтом, и перед господином Негребецким, и даже перед самим страшным Штуммом. В ногах валялся, ручательство давал. А господин комендант так осерчал, что чуть не пристрелил бедного Козича.

Козич рассказывал, и при этом на белесых подслеповатых глазах его то появлялись, то исчезали слезы. И так убедительно он говорил, что Коля, пожалуй, мог бы поверить ему, не будь он Козичем. Но Козичу Коля не поверил бы, даже говори он чистую правду. Разве не он привел тогда немцев в их избу? Нет, пока жив, Коля не забудет того дня!

— Спасибо вам за все, Тарас Иванович.

— Да не за что, сынок. Мне будет худо — батя твой выручит. А как же! В миру живем! Человек человеку завсегда помочь должен. В миру живем, — ласково повторил Козич.

Варвара, громко гремя ухватом, метнула на стол чугунок картошки. Поставила тарелку с хлебом и вяленую воблу.

— Поешь-ка, поешь-ка, — предложил Козич. — Вот видишь, сколько у Варвары ребятишек. А я ей помогаю. Картошечки или еще чего подбрасываю. Так-то…

Варвара бросила на Козича злобный взгляд и отвернулась.

Коля с удовольствием отказался бы от угощения, но это было неудобно, и он принялся за картошку. А Козич расспрашивал его о своем доме, о Тарасихе. Коля подробно, чтобы досадить Козичу, рассказал, как Тарасиха утопила ведро и ушла от колодца несолоно хлебавши.

Козич закусил губу, белесые глаза его сверкнули, но тотчас потухли.

— Зря это они, бабоньки-то… Я что? Я ведь ничего такого… Только чтоб жить. Вот скоро к партизанам подамся, — неожиданно сказал он и покосился на Колю.

Ни один мускул не дрогнул на Колином лице. Он проглотил картофелину, повернулся всем корпусом к Козичу, лицо его стало доверчиво-простоватым. Он спросил:

— К каким, Тарас Иванович?