Роман Шмараков - Овидий в изгнании

Я нехотя слушаюсь, и он продолжает с того же места:

– …нравственно привлекательных мужских образов: три, физически привлекательных женских: тоже три, причем они в бытовом плане не коррелируют. Пар они не образуют друг с другом, – поясняет он. – Нравственное чувство читателя остается неудовлетворенным. За тот же отрезок времени устало машут руками: Ахматова на вечере встреч и кружащиеся вещи в 6 главе; кричат: 48 человек, в том числе мочалка, попугай и сама Клотильда. Наказано пороков: один (1 глава, приложение-отчет по делу Андрея Ивановича, рубрика «Возвращаясь к напечатанному»), вознаграждено добродетелей: ноль (дебатируется вопрос о сравнительной добродетельности Ящурко Е.С.). Высшие силы, представленные богом постороннего мира, Плутоном…

– Какого-какого мира?

– Виноват, потустороннего. Секретаря взяли нового, молодая девочка совсем. Еще и военнообязанная. Ошибок сколько пропускает – это горе одно. Потустороннего, конечно. Так вот, дважды появляясь на сцене, Плутон один раз карает несомненный порок, а второй раз наказывает человека неизвестно за что, оставляя у читателя нравственное недоумение. «Таковы они, боги-то!» – неизбежно заключает читатель, и этот скепсис рождается в нем из-за вашего неряшливого изложения.

– Позвольте, это вы про Недоручко В.А., что ли? Ну, вы, прямо сказать, нашли невинность! Ему, доложу я вам, череп проломить – это еще мало! Вы знаете, как он родную сестру донага раздел? А что он в харьковском цирке выделывал под фамилией Арнольд Несимпатичный? Вы вот не знаете, так не говорите! А то вольтерьянство они мне тут шьют в особо крупных, нате пожалуйста!

– Об этом ничего не сообщается, – сдержанно замечает Билли Бонс. – Сведений, которые бы заставили читателя внутренне примириться со страшной смертью Недоручко В.А., в надлежащем месте не приведено. В итоге нанесено ущерба традиционным моральным ценностям на общую сумму одна тысяча сто сорок четыре рубля 38 коп.

– Все у вас? – спрашиваю я.

– Пока да, – говорит он. – Это в общем виде. Тут дальше аналитическая часть; если интересуетесь, я могу озвучить.

– Не надо, – говорю, – не озвучивайте. Берите пример с Чаплина, он правильно сказал: можешь, сказал он, не озвучивать – не озвучивай.

Билли Бонс смотрит на меня с интересом.

– Скажите, – говорит он, – а это пристрастие к каламбурам вы передали самым любимым героям, да? Как отцовскую черту? В целях подчеркнуть родство?

Тут я перестаю сдерживаться.

– Да какое, – говорю, – ваше-то постороннее дело, где у нас родство, а где нет? Вы извините, конечно, пафос этот мой сентиментальный, но все они – это я! Даже Серафима Павловна – это я, хоть я и не сливаю заварку в раковину! И черепахи все, включая тех, что в сравнениях, – я! И даже бедра эти, которые вы считать за два не хотели, хотя из них все четыре можно выкроить, – это тоже я! Вы как думали? Писатель, он же… он, я вам скажу, как Синдбад-мореход! Именно – как Синдбад! Он летит на сюжете, сам не зная куда, и когда тому захочется жрать – а ему все время хочется – писатель хвать себя ножом по ноге! Буквально! И кусок этот, сочащийся этот писательскою кровью кусок, прямо сюжету в пасть, мол, на, подкрепись, родной, только лети! Не падай! Вот каков писатель-то!

– Вот об этом я как раз и хотел поговорить, – подхватывает Билли Бонс. – Ваша нежная, но гибельная сила, заставляющая отзывчивого читателя плохо дышать, а иной раз буквально терять сознание, – в ваших сравнениях. Как человек начитанный и с живым воображением, вы делаете все возможное, чтобы читатель, читая ваши сравнения, не зря терял время, а все-таки научался чему-то новому, что пригодится ему в профессиональной деятельности, и вообще расширял свой горизонт. Впоследствии, когда вы умрете в больших или меньших муках и ваше тело после непродолжительной гражданской панихиды будет предано земле, ваши сравнения станут лестно сравнивать со сравнениями Кеведо. Вы любите Кеведо?

– Люблю ли я Кеведо? – спрашиваю я. – Да я жить без него не могу! Обидно даже слышать такие вопросы!

– Ну вот и прекрасно. Их у вас более ста двадцати.

– Считая одиннадцатую главу? – сварливо спрашиваю я.

– Считая, – говорит он и устало машет рукой, вставая тем самым в один престижный ряд с Ахматовой и вещами. – Считая. Прежде всего, нельзя не отметить, что сравнения выполняют релаксационную функцию. Читатель, уставший от возвышенного и мрачного сюжета, попадая в близкий и родной ему мир тушканчиков, застоявшихся коней и самодельных пельменей, имеет случай на минуту расслабиться и вздохнуть полной грудью. Но, кроме того, нельзя не поговорить о внутреннем характере того мира, что воплощается в ваших сравнениях. Я позволю себе небольшой тезаурус, буквально ненадолго.