Роман Шмараков - Овидий в изгнании

– Сам посуди. От имени Цезаря происходит слово «царь». Первый русский царь – Иван Грозный. Цезаря обвиняют в гражданской войне, Ивана Грозного – в расколе страны на опричнину и земщину. Грозный покоряет Казань и именуется властителем Казанским. Слово «Казань» происходит от татарского «казан», то есть котел. По латыни котел – энеум, а Цезарь считает себя происходящим от Энея, основателя Рима. Обладание рогом, или котлом, изобилия составляет царскую привилегию. Грозный воюет с королем Стефаном Баторием. Стефан по-гречески значит «венец», то есть «увенчанный», «царь». А что касается фамилии Баторий, то если мы вспомним, что древнегреческая буква «б» впоследствии переходит в «в», а «т» – в «ф», то поймем, что Стефан Баторий – это, в сущности, «Вифинский царь», то есть тот самый Никомед, об отношениях которого с Цезарем говорили так много.

– Его принесли завернутым в ковер, – вспомнил Северьян.

– И, наконец, обстоятельства смерти. Цезарю предрекают умереть в иды марта, в этот день он говорит предсказателю, что иды наступили, тот отвечает, как ты верно заметил: «Да, но еще не прошли». Волхвы предсказывают Грозному смерть в Кириллин день, он сажает их в узилище, чтобы казнить, когда этот день пройдет, вечером посылает к ним напомнить о предсказании, и те говорят: «Кириллин день еще не миновал». Цезарь погибает в Помпеевой курии, среди политической элиты Рима. Грозный умирает за шахматной доской, то есть за игрой, моделирующей политическую ситуацию и не зря называющейся выражением, в переводе означающим «король умер». Ошибка думать, что Римская империя – это что-то отдельное от нас. Нет, это всё то же самое.

– Я подозревал, – заявил Северьян.

Он перевалился на другой бок и спросил:

– И когда же примерно все это было?

– Ну, когда, – задумчиво сказал Фредегарий. – Память человеческая так хрупка. Ты, например, помнишь, что делал двадцать девятого августа девяносто седьмого года?

Северьян ощутимо напрягся, но потом с неожиданной простотой ответил: «Нет».

– Ну, видишь. Представь, какой простор для фальсификаций.

Северьян мысленно оценил простор, а потом спросил:

– А где это все совершалось?

– Вот это, конечно, дискуссионный вопрос, – увлеченно отозвался Фредегарий. – Знаешь, я склоняюсь к мысли, что где-то посередине. Чтобы потом сюжет мог разъехаться на обе стороны. Я прикинул по карте, это получаются где-то примерно окрестности Львова. Может быть, Ужгород или Ивано-Франковск.

– Я за Ивано-Франковск, – живо откликнулся Северьян. – Там Карпаты. У меня тетка там в краеведческом музее работает.

– Мне тоже кажется, что Ивано-Франковск, – вымолвил Фредегарий. – Там традиционно сильны детские шахматные секции и вообще обстановка как-то благоприятнее.

– Твоя воля, но я не вижу мотива за этим злодеянием, – заметил Северьян. – Кто выиграет на том, что мы считаем Цезаря и Грозного разными людьми, а не одним, который кончил жизнь за плодотворной дебютной идеей в прохладном клубном помещении Ивано-Франковска? Где здесь корысть? Или тут замешана женщина?

– Не будь таким утилитарным, – запротестовал Фредегарий. – Мы очень недооцениваем роль иррационального в культуре. До сорока процентов человеческих поступков не имеют никакой цели, даже пошлой, и это не считая тех, в отношении которых даже совершающие их ясно сознают, что этого не следовало бы делать. Это как в «Парке юрского периода», когда Сэм Нилл постоянно говорит всем: «Ни в коем случае не шевелитесь», а все шевелятся. Спасибо, что нам в качестве мыслительного инструмента дан русский язык, столь богатый, что все слова можно понять с его помощью. Люди, не имеющие личной заинтересованности в нетрезвом взгляде на вещи, могут с ним делать буквально чудеса, я тебя уверяю.

– Когда речь о чудесах, – сказал строптивый Северьян, – надо не уверять, а показывать.

– Как-то я пресытился этими рассказами, – сообщил себе сантехник. – Хороший анекдот, когда жизнь на события бедна, это, конечно, прекрасно, но тоже меру надо знать… И потом – я, в общем-то, не очень люблю Дали, мне кажется, единственное, в чем он выказал гениальность, это его собственная рекламная кампания, но у него есть одна фраза, которая мне нравится. Он где-то сказал: «Главное различие между мной и сумасшедшим состоит в том, что я не сумасшедший»… Ну, да, – ответил он сам себе, – как частное применение той мысли, что «если двое делают одно и то же, это не одно и то же», это, конечно, хорошо выражено, но… Да вовсе не никакое «но», – запротестовал он, – и потом, я не совсем об этом собирался сказать… Я вот о чем. Раньше, бывало, попадешь в обстоятельства, так хоть знаешь, на кого жаловаться. Автор завел туда, автор сюда, автор поставил в нелепое положение и с интересом смотрит, как ты из него выйдешь сообразно своему характеру. А теперь я лежу под лодкой, слушаю либидинозных тюленей, которые несут ахинею, разговариваю на два голоса, и пожаловаться, в общем, не на кого. Сам не знаю, кто я на этом чумном пиру – тот, кто пишет все это, тот, кто это претерпевает, или еще кто-нибудь. Бог видит, как я ненавижу немецкую метафизику! И презираю!