Роман Шмараков - Овидий в изгнании

Он назначил открытый урок и утром того дня, когда к нему собрался зайти средний сантехник, провел этот урок в девятом классе. На первом часе они с детьми, прочетшими дома кто как мог рассказ Прасковича, в общем удовлетворительно освоили его нравственные заповеди, а на втором Иван Петрович дал им по тексту изложение с элементом сочинения. После этого он повел отборных детей на областную олимпиаду по литературе в пединститут, а обсуждение увиденного на уроке перенесли на завтра. Детей он привел на регистрацию, проследил, чтоб взяли талоны на обед, а потом пошел слушать вступительную речь от лица пединститута. Лица еще не было в аудитории, все его ждали, разговаривая о своем; он пошел на заднюю парту, там сидели три преподавателя филологического факультета, с которыми Иван Петрович был знаком шапочно. Они поздоровались, Иван Петрович забился в угол, а те продолжали беседу.

– Вы слышали, кстати, как Сойко сдавала госэкзамены? – спрашивал один. – Странно, как это вас обошло… Ну, тем лучше. Взяла шпоры у кого-то из подруг. Там, ясное дело, сокращения. В частности, великий Фердинанд де Соссюр умален до буквосочетания Фердесос. Сойке, ясное дело, глубоко фиолетово, она ни того, ни этого лингвиста не знает. Достается ей соответствующий билет, она выходит и начинает рассказывать, что в своих фундаментальных трудах выдающийся Фердесос глубоко развил, широко обосновал, то да се. Комиссия, пока не сообразила, кто это, который развил и обосновал, была некоторое время сконфужена, что им предлагается неизвестный, но великий, по всему судя, человек. Потом-то додумались, конечно. Желающие могут представить себе реакцию. Валентины Павловны особенно.

Остальные полуприкрыли глаза для удовольствия и представили реакцию Валентины Павловны. Это представление заняло несколько минут.

– М-да. Это мне одна девица рассказывала про Дракулу, который послам прибил тапки к голове, – тихо смеялся другой, преподававший, видимо, древнерусскую литературу. – Я ее спрашиваю: зачем? Не знает. Чужие шпоры, опять же. Тапки вместо шапок. Смысл пропадает начисто – но пластику-то, пластику представьте себе! Тапки, положим, с помпончиками, цыплячьего цвета, покачиваются на ушах при ходьбе… Не картина ли?

Остальные двое согласились, что картина.

– Кстати, тут Митя Пазюкин сдавал, – продолжал тот же рассказчик. Остальные сделали выражение лица, означавшее, что Пазюкин им небезызвестен и что этапы его неординарной судьбы где-то пересекались с их этапами. – Вопрос у него был «История открытия и публикации “Слова о полку”». Сидит, дышит. Говорю: ну чего, Митя, скажете? Он: «Мусин-Пушкин издал “Слово о полку Игореве”». Длительное молчание. Сидит и стегна жмет, как выражается былина о Ставре Годиновиче. Наконец открывает рот и прибавляет: «Перед смертью Мусин-Пушкин издал еще несколько слов». Тут я заплакал. Красивыми мужскими слезами. Давайте, говорю, Митя, зачетку и идите, поставлю я вам зачет, потому что никто на моей памяти не умел очертить биографию Мусина-Пушкина с таким потрясающим лаконизмом. Ушел, родимец, спасибо сказал.

– Молодец, – отметили двое. – Благодарность – достоинство великодушных.

Иван Петрович отодвинулся подальше. Ему их забавы были чужды и заботы неясны, и Пазюкина он не знал. Он достал горку изложений с элементом сочинения и приготовился их читать. Над ухом у него еще жужжали филологические голоса. «Магазин “Гелиос”, – кипятился один, – а вдоль вывески изображена фурия с факелом, летит и машет. Они минимально представляют себе иконографию Гелиоса?» «Витя, ты не находишь свой вопрос комичным?» «Ладно, а этот галантерейный девиз – “Белье, которое влюблено в Вашу кожу”? Это что? Кентавра мстящий дар? Черт ее знает! Ты, Николай Степаныч, пойдешь покупать белье, влюбленное в твою кожу?» «Пожалуй, остерегусь. Убедил». «Ну, я понимаю, невежество. Но какая точность попадания пальцем в небо! Ты видел рекламу салона-магазина “Медея”?» «Да, что-то такое по ветру болталось…» «Это, Коля, не что-то такое, это “Оденьтесь красиво в одежду из кожи!”» «Ты прав, есть некоторая натяжка…» «Твоя склонность к эвфемизмам… Даже Теодорих – что Теодорих, даже лангобарды, я думаю, и те понимали, что нельзя салон одежды называть “Медея”! Неудобно перед сюжетом!» «Ну, я бы не переоценивал лангобардов. Они поклонялись черепу козы и красили бороды в синий цвет. Себе и другим. Очень, очень неприятные были люди». «Ну, хорошо лангобарды, но Теодорих! Теодорих же не называл так бутиков в Равенне!» «Ну, во-первых, это не факт, успехи археологии скажут свое слово, а во-вторых, тут на остановке есть продуктовая палатка “Армагеддон”, почему она не вызывает твоего протеста?» «Я там не покупаю. Откуда мне знать, какой из сторон она принадлежит…»