Владислав Крапивин - Бабушкин внук и его братья

Ивка поглядел на его мокрые ноги.

— Ты охрип, потому что босиком.

— Да нет же! Дождик-то теплый! Это я… так…

Наверно, он хотел объяснить, что охрип от виноватости, но не решился.

— Может, все-таки унесем оттуда виолончель? — посоветовал я.

— Да нет же! Она… ну, она как будто не хочет. Скучать будет по дому…

Нет так нет. Ивка тут же нашел выход:

— Если хочешь, давай будем ходить туда с тобой хоть в какую погоду. А там будем… то есть не будем мешать тебе, подождем в другой комнате. Там ведь много комнат…

Арунас не стал спорить.

— Ладно! Только… — Он поднял лицо. — По-моему, завтра уже будет хорошая погода.

Мы решили проводить его к Геннадию Марковичу.

— Только деде Гене не говорите… про это. Ладно? А то рассердится да скажет: хватит мне с тобой мороки, иди в интернат или куда хочешь.

Мы знали, что старый мастер так не скажет. И Арунас, по-моему, знал. Просто ему неловко было перед «дедой Геной» за вранье.

Ну, а если бы даже Геннадий Маркович и вздумал отказаться от Арунаса, тот не пропал бы. Я знал от Ивки, что его мама и Галина Антоновна выясняют между собой: кто возьмет мальчика к себе. Даже узнавали у юристов, как оформить документы на усыновление маленького беженца.

Захочет ли только Арунас уходить от старика?

— Ох, а мы ведь ту остановку на Дороге, где дом, никак не назвали! — вспомнил я.

— Можно так и назвать: «Старый дом», — простодушно сказал Ивка.

— А что, если «Виолончель»? Нэлик, ты как думаешь? Можно?

Арунас на ходу посопел и кивнул.

Ивка спросил:

— А Динь-Дима ты там не встречал?

— Нет. Только рыжую собаку. Она один раз пришла ко мне в дом. Сидела рядышком и сушилась.

Ивка вдруг остановился.

— Послушайте. Дождик звенит, как колокольчик Динь-Дима…

С утра сверкало умытое солнце. Я это увидел сразу же, как проснулся. А проснулся от телефонного звонка. Выскочил в прихожую.

— Алька! Долго спишь!

— А, это ты, писательница! Привет! Что это ты меня вспомнила?

Настя помолчала секунды две и сообщила невыразительным голосом:

— Я тебя и не забывала, по-моему. Как можно…

— Ну да! А сама целыми днями то у Маргариты, то у Демида. Говорят, ты в него влюбилась.

— Кто говорит?

— Вальдштейн рассуждал на эту тему.

— Уши бы надрать дураку…

— Так ему и передать?

— Не надо. Я это про себя.

— Понял… Может, пойдешь сегодня с нами на Дорогу?

— А вот возьму и пойду!

— Гарантирую общее ликование.

На этот раз мы нашли скульптуру: девочка в сарафане и косынке тащит на закорках маленького мальчугана. Девочка и малыш были, по-моему, те же самые, что на пустыре. Только там сестра поливала братишку из кувшина, а здесь от чего-то спасала. Может быть, уносила маленького Иванушку от Бабы Яги.

Это открытие случилось шагах в ста от остановки «Виолончель», дальше по Дороге. Рядом со скульптурой валялись куски кованой садовой решетки, а вокруг стояли вековые березы. Наверно, в давние времена здесь был парк.

Девочка и малыш оказались не гипсовые, не алебастровые, а из настоящего мрамора. Лица такие выразительные. У малыша на круглой мордашке откровенный страх. У его сестры — тоже испуг, но, скорее, не за себя, а за братишку. И надежда: успеем, укроемся…

— Есть такая картина: «Дети, бегущие от грозы», — вспомнила Настя.

— Мы такие же дети сейчас будем, — сообщил Арбуз. — Глядите, какую жуть натянуло…

И правда стало сумрачно, а из-за березовых верхушек быстро надвигалась лиловая грозовая масса.

— А ну-ка рвем обратно к дому! — скомандовал Арбуз.

И мы рванули. Колокольчик Динь-Дима прямо захлебывался, автобус опять опрокинулся и ехал вверх колесами, но поправлять было некогда.

Тугие струи успели хлестануть нас. И тут же сверкнуло и грохнуло. Но мы были в двух шагах от дома. Влетели под крышу.

Здесь нам сразу стало нестрашно, уютно даже, хотя многие стекла были выбиты и ветер шебуршал в пустых комнатах мусором.

Арунас устроился в углу на табурете — в обнимку с виолончелью. Мы сгрудились вокруг него — кто на расшатанных стульях, кто прямо на полу. Сперва было немного зябко, но скоро стало совсем хорошо. Наверно, потому, что вместе. По-моему, от нас шло друг к дружке какое-то излучение. И мне на миг показалось даже, что внутри каждого — светящийся шарик (будто крошечная планета) и между всеми шариками хрустальные спицы. Тот самый каркас, который не даст сомкнуться черному Озму…

Гул дождя нарастал, грохотало так, что в корпусе виолончели гудело эхо. Иногда залетали брызги. Но мы не уходили с выбранного места.