Альберт Лиханов - Обман

Потом подходит, вглядываясь, осторожно подает ладошку Никодиму, маме, Сереже. Уже тогда говорит испуганно:

– Господи!

Бабушка отходит медленно, постепенно понимает, что произошло, и чем лучше понимает, тем чаще повторяет:

– Господи! Господи!

Сережа смеется. И над бабушкой. И над Котькой. Тот однажды с тетей Ниной к ним в гости пришел и во дворе гулял. Сережа его проведать вышел, смотрит, Котька с девчонками стоит.

Одна лопочет:

– Господи, господи!

Вторая спрашивает ее:

– Что это?

– Это тетя такая, – отвечает первая.

– Эх вы, – важно объясняет Котька, – это говорят, когда гостей не ждут, а они пришли.

Сережа тогда расхохотался. И сейчас смеется. Прав был, оказывается, маленький Котька.

Бабушка ведет их в избу, тут же выводит обратно, крутит колодезную ручку, достает, расплескивая, воду в ведре, подает умываться.

Никодим скинул рубашку, голый до пояса, – смеется, крякает зычно, по-своему: «Хо! Хо! Хо!» Сережа ему подражает – вода ледяная, и он орет, дурачится, растирается длинным полотенцем с красными петухами по краям.

Замечательно все-таки кругом!

И бабушка совсем не злая. Улыбается – пришла в себя! – толстые губы растягивает, показывает ровные, будто у девушки, зубы, и морщинки по ее лицу плывут-расплываются.

Они сидят за длинным деревянным столом, потемневшим от времени, пьют холодное молоко, заедают медом и большими ломтями хлеба, похожими на кирпичи. Потом отдыхают.

– Это так, в перекуску, – говорит бабушка, волнуясь, и Сереже кажется, что ей вовсе не об этом хочется сказать. – Это так, с дорожки, – разъясняет она. – Сейчас курицу зарежу, будем обедать.

Мама, улыбаясь, гладит ей руку, говорит:

– Никодим – мой муж. Вот мы к тебе показаться приехали.

Бабушка кивает головой, хочет улыбнуться, но отчего-то плачет, подходит к Никодиму, тянется к нему – тот к ней наклоняется, целует ее.

– Здравствуй, зятюшко, – говорит она, – здравствуй, золотой!

Мама отворачивается, хлюпает носом, закуривает, смеется.

– Ну что? – спрашивает. – Довольна? Дождалась?

– Дождалась! – говорит бабушка и при Никодиме маму спрашивает: – А он какой? Не пьет? Не блудничает?

Мама смеется, качает головой, бабушка строгость меняет на улыбку и крестит издали Никодима.

Днем они едят наваристый куриный суп, соленые грибы, огурчики, капусту. В большом чугунке парит свежая картошка.

После обеда мама гладит платье, Никодиму брюки, Сереже рубаху, и вчетвером, вместе с бабушкой, все идут вдоль деревни.

На лавочках, на бревнышках возле своих домов люди сидят. Семечки щелкают, транзисторы слушают. На бабушку с гостями глядят.

Одни просто кланяются. Другие встают, подходят за ручку подержаться. Сперва с Никодимом, потом с мамой и с Сережей. С бабушкой за ручку здороваться необязательно – она своя, тутошняя, а гости всем интересны. Сережа заметил: лица у деревенских как бы бронзовые. Загорелые. Только морщинки на лбах, когда люди смеются, распрямляются и белеют.

Сережа себя на этой прогулке неловко чувствует. Словно зверь в зоопарке. Все на него смотрят. Разглядывают. Маму и Никодима разглядывают больше, и Сережа видит – им тоже неловко, но терпят.

– Э-э! – подходит лысый, но с косматыми бровями старик. – Анька голоногая приехала.

– Она самая, – отвечает мама, деда обнимает, а Никодиму объясняет: – Меня голоногой прозвали за то, что, бывало, без чулок зимой в школу бегала. Нечего надеть.

– Вот-вот, – говорит старик. – Бедовали крепко. Теперь, гляжу, оправились. Вон Евгения-то распухла, – кивает он на толстую бабушку. – Эх, кадушка!

Бабушка старика шутя кулачком по лысине колотит, толкает, сама же смеется.

– Это он, старый лешак, забыть мне не может, что за него не пошла, вдовой осталась!

– Ага! – кивает старик. – А теперь пойдешь?

Все смеются.

– Идем! – шутит бабушка, берет старика под ручку, и они впереди шагают. Старик балагурит, берег у мамы папироску, курит. Колечки пускать пытается.

– А ты хто же по специальности-то будешь? – допытывается дед у Никодима.

– Экономист, – отвечает тот.

– Экономист! Хо! Бухгалтер, што ли?

– Нет, – смеется Никодим, – похоже, но не то. Как бы вам объяснить… Главнее, что ли…

– Главнее! – понимает старик. – Начальник, значит.

– Не поняли вы меня, – опять смеется Никодим, – дело это как бы главнее бухгалтерского. Сложнее.

– Экономию, значит, наводишь? – уточняет дед.

– Вроде того! – кивает Никодим.

– Ну с этим ясно, – волнуется дед. – А вот что про Америку слыхать? Войны не предвидится?