Анатолий Алексин - Сева Котлов за полярным кругом

— А у тебя небось только на минеральную хватит?

— Ха-ха-ха! Какой ты смешной! — громко рассмеялся я. — Можешь пить любую!

Мы налили в граненые стаканы вишневой воды — и сразу по стенкам разбежались белые пузырьки, а сверху зашипела пена, которую я любил больше самой воды и всегда поспешно, чтобы она не исчезла, заглатывал.

— В следующий раз я угощаю! — напившись, сказал Рыжик. — Не люблю за чужой счет…

— Какие могут быть разговоры?! — Я широко и щедро развел руки в стороны. — Пирожное не хочешь?

Я знал, что у меня хватит денег только на половину пирожного, и затаив дыхание ждал: возьмет ли Рыжик сладкую коричневую «картошку» или откажется? Он подумал, подумал, потом взглянул на меня.

— А сам будешь?

— Что ты?! Разве я какая-нибудь девчонка-лакомка, чтобы есть сладкое?

— А я разве девчонка?

— И ты, конечно, тоже не девчонка! Но, если хочешь, ешь на здоровье!

Может, я, на свое несчастье, и уговорил бы Рыжика в конце концов взять пирожное, но тут, выручая меня, раздался звонок, и мы заспешили в зал.

Сели мы не туда, где сидели все остальные зрители, — не в партер и не на балкон, а в полукруглую ложу, которую Рыжик важно назвал «директорской». Там было много красивых стульев с матерчатыми малиновыми сиденьями, и даже с бахромой. А сидели в ложе мы с Рыжиком вдвоем: хоть пересаживайся со стула на стул! Я еще никогда не сидел на таких местах, но старался не показать виду и вел себя так, будто всю жизнь, с самого своего рождения, не вылезал из директорских лож. Небрежно опершись на барьер, обитый тоже малиновой материей и тоже с бахромой, я стал разглядывать зрительный зал. Да, все здесь было как в настоящем московском театре: и будка суфлера, похожая на большую раковину; и люстра на потолке, будто вся усыпанная драгоценными светящимися камнями; и особый запах не то клея, не то красок, которым всегда еле заметно потягивает из-за кулис… Над сценой висел лозунг «За коммунистический труд, товарищи металлурги!».

— Здесь вчера был слет ударников коммунистического труда, — объяснил мне Рыжик. — Ну, тех… С металлургического комбината…

— А тут есть металлургический комбинат?

— Еще бы! В Заполярске и всюду вокруг, знаешь, сколько полезных ископаемых! И медь, и никель, и кобальт… Ты географию, что ли, не проходил?

Вовка Рыжик очень оскорбился за свой Заполярск и за его полезные ископаемые, о которых я ничего не знал. Но тут стал медленно, тоже как во всех самых настоящих театрах, гаснуть свет. И не спеша в разные стороны пополз тяжелый занавес…

Пьеса мне очень понравилась. Она была, как сказал Рыжик, «вся построена на зарубежном материале». Я вообще должен сказать, что Рыжик, который был простым, скромным и ничего из себя не воображал, как-то сразу менялся, когда речь заходила о театре. Он начинал говорить взрослыми, не очень мне понятными фразами и поглядывать на всех свысока: он считал себя будущим артистом!

Значит, дело происходило в Париже… Одна очень честная женщина, которую звали Жаннеттой, узнав, что сын ее во время войны помогал фашистам и даже выдавал им французских патриотов, решает разоблачить своего собственного сына, которого она сама родила на свет и очень-очень любила. Но муж ее, профессор, который тоже считает себя честным и хорошим человеком, мешает ей и, чтобы спасти своего единственного сынка, объявляет жену ненормальной…

У Жаннетты было очень приятное лицо — может быть, некрасивое, но открытое, смелое и гордое. А у профессора был большой нос с горбинкой («Типично французский!» — как пояснил мне Рыжик) и лысина, казавшаяся белой перевернутой сковородкой, которую кто-то сзади надел ему на голову. Мне даже было странно, как такая симпатичная женщина могла выйти замуж за этого горбоносого и лысого профессора.

Между мужем и женой все время происходили ссоры, которые Рыжик назвал «главным конфликтом пьесы». И еще мне показалось удивительным, что в пьесе ни разу не появлялся сын-предатель, из-за которого как раз и ссорились все время на сцене. Но Рыжик сказал, что это «очень оригинальный драматургический прием». Может, так и было, но мне все же очень хотелось взглянуть на физиономию этого сынка.

Когда пьеса уже кончалась, Рыжик наклонился ко мне и в полутьме ложи шепотом спросил:

— Тебе кто здесь больше всех понравился?

— Жаннетта! — не задумываясь, ответил я.