Николай Мамин - Знамя девятого полка

Было обидно – добрая старая рыбацкая Норге, на что же ты стала похожа?

– А вы уже бывали в здешних краях, Павел Николаевич? – спросил Ванюшка Корнев.

– Да-а, приходилось… – задумчиво протянул Шмелев и, пожалуй, впервые за всю неделю улыбнулся: – Семнадцать лет назад на учебном судне «Комсомолец» гостил. Как время-то идет…– все так же отсутствующе и тепло улыбаясь, вспоминал капитан-лейтенант и уже наверняка впервые за всю последнюю неделю, а то и за две коротко рассмеялся.– Второй раз в одну и ту же реку лезть приходится, а река-то уж другая…

Задумчиво глядя на близкий берег и, несмотря ни на что, видя его только прежним, Шмелев блаженно провел пятерней по распахнутой груди и глубоко, во все легкие, затянулся утренней прохладой, солнцем, йодистым солоноватым дыханием морских просторов.

Даже сейчас, когда штык пьяного конвоира был возле самых лопаток и тошнотно кружилась раненая голова, встреча с морем в такое погожее утро радовала и волновала.

Шмелев стоял, покачиваясь, свежесть воздуха пьянила его ослабевшую голову.

Крутые, мрачно синеющие горы, расшитые пенным узором падающих отвесно ручьев, караваями сползали в фиорд. Туман, насквозь просвеченный солнцем, короной седых пушистых волос обрамлял горные вершины. Полуостров был древен и за свой долгий век насмотрелся всего. Седина вечного снега окаменевших ледников белела сквозь рыжину его туманов. Казалось, этот скандинавский Гулливер, по доверчивости плененный лилипутами, жалкой коричневой мелюзгой, узнал Шмелева и как давнему знакомому улыбался ему. Выше голову, капитан. Мы были, есть и будем…

Фиорд – продолговатый изогнутый коготь океана, вонзившийся в горы, зеленый возле борта, синий вдали – был незыблем.

Величайшее спокойствие было разлито вокруг, несмотря на военную серость судов у стенки и на крестики самолетов, брошенных на мирную синеву небес.

Что-то твердое больно ткнулось капитан-лейтенанту в бок.

Сутулый человек со злыми глазами в новеньком, обуженном в груди мундирчике, держа в руке вороненый пистолет, шагнул к Шмелеву вплотную, почти упершись лбом а его подбородок.

– Загляделся? Родню встретил?! Уйди с дороги! – презрительно по-русски прикрикнул он.

«Весь гной, вся грязь к ним стекает…» – с горечью подумал Третьяков, разглядывая конвоира из-за широких плеч капитан-лейтенанта.

Шмелев, сосредоточенно сопя и косясь на пистолет в руках изменника, сразу вспотев от яростного желания вырвать оружие, попятился к борту. Поднявшийся наверх следом за капитан-лейтенантом Иван Корнев закусил бледные губы.

– Эх, недельки две бы назад нам с тобой встретиться – дал бы я тебе прикурить! – скорее по прыгающим мальчишечьим губам, чем по голосу, разобрал комиссар и положил руку на локоть Ивана.

– Тихо, сынок. Без лишних переживаний.

Плоская железная баржонка приручено терлась о борт «Баклана». Хлопотливо постукивая моторчиком, буксирный катерок колечками выхлопывал дым в прозрачную синеву. Все вокруг: величественные облака, водная гладь и берега фиорда – казалось мирным, задумчивым, точно возле самой обычной рыбачьей стоянки. Лишь одни примкнутые штыки конвоя, возвращая мысли, к суровой действительности, холодно, голо поблескивали вдоль борта, и все обаяние тихого утра вокруг не могло скрыть того, что людей привезли сюда, может быть, и на смерть.

– Ты! Ты! Ты! И ты! На шаланду, шагом… отставить!.. Бегом… арш! – раскатисто крикнул человек в обуженном мундирчике и, вороненым стволом отсчитав первых четырех, подтолкнул последнего пистолетом в спину к трапу.

Возле борта опять загремело под прикладами палубное железо, хрипло заругались конвойные. Началась посадка на баржу.

…Шаланда скребнула днищем по песчаной отмели, по хрусткой гальке и, накренясь, остановилась. Высокий плотный немец в капитанских погонах коротко крикнул с берега что-то категорическое конвойным на барже.

Золото на плечах и мышиного цвета мундир выделяли его из общей однообразной лягушиной прозелени всех собравшихся на берегу. Едва ли не самый дородный, он был, вероятно, и самым старшим по чину из всех встречающих партию пленных.

– Еще кайзеровской чеканки… – буркнул Шмелев, издали приглядываясь к массивной фигуре немца, – дракон (Презрительная кличка царских офицеров) чистейший.

Немец стоял, театрально отставив ногу, как памятник, отлитый не особенно талантливым, хотя и знающим свое дело мастером.