Мария Парр - Тоня Глиммердал

Тоня неуклюже встает на ноги и ковыляет дальше. Она сообразила, что спастись можно на крыше летнего хлева. Бараны способны на многое, но лазить по крышам они не умеют. А Тоня в этом деле мастер. По словам тети Идун, она в более близком родстве с обезьянами, чем большинство людей.

Резкий поворот вправо, как раз чтобы увернуться от очередного тычка Гладиатора, пять шагов к хлеву, прыжок на поддон, который прислонен к стене как лестница, — и вот уже Тоня ухватилась руками за край крыши и болтается между небом и землей, дрыгая ногами. Гладиатор еще успевает наподдать ей по одной ноге, но Тоня закидывает вторую наверх и подтягивается.

Она спасена.

Чайка-Гейр прилетает и садится рядом. Внизу бушует Гладиатор, сердито топчется на месте и не думает успокаиваться. Тоня заползает повыше на крышу. Потом набирает полную грудь воздуха и кричит в весенний глиммердалский день:

— Гунвальд!

— Мартышка-сбоку-крышка, что ты забыла там на верху?

Гунвальд щурится от солнца и сердится. Тоня показывает пальцем на барана. Не-ет, протестует Гунвальд. Потом кричит ей, что если она угодила в такую переделку, пусть теперь посидит там. Когда-нибудь Гладиатору надоест ее сторожить, и он зайдет в хлев. Тоне останется только слезть и накинуть замок.

— Ну нет! — кричит Тоня. — А если ему никогда не надоест? Иди сюда и отвлеки его!

— Интересно, как? У меня рыжих кудрей нет.

Гунвальд резко ставит кофейник на лестницу и уходит в дом.

— Гунвальд!

Он оставит ее так сидеть? Конечно, Гунвальд — старый пень и взбалмошный ворчун, и сейчас у него обострение, но всё же такого Тоня от него не ожидала. Бросить своего друга пропадать на крыше с караулящим внизу диким бараном-человеконенавистником из Барквики!

Раз так, решила Тоня, ноги ее больше в доме Гунвальда не будет. Но тут он вышел обратно с рождественской скатертью в руках. Тоня узнала ее издали, потому что сама ее и вышила. Собственными своими ручками. Скатерть пестрит снегирями и елочками, вышитыми мелким крестом.

— Тоня, а она обязательно должна быть такой огромной? — спросила учительница Дагни, потому что Тоня мучилась с рождественской скатертью почти до конца февраля.

— Обязательно, — ответила Тоня, — потому что Гунвальд — большой мужчина, и стол на кухне у него большой.

И Гунвальд был так счастлив подарком, как Тоня и мечтала. У него даже глаза увлажнились, когда он вытащил из праздничного пакета скатерть.

— Неслабо, однако… — тянет Тоня, поняв, что Гунвальд задумал.

Он идет к лугу, болтая зажатой в руке скатертью. Дойдя, он выпрямляет спину, как генерал.

— Оле! — кричит Гунвальд и топает ногой.

И в одну секунду баран теряет всякий интерес к Тоне на крыше.

В тот день в Глиммердале состоялась коррида. Да, ваша правда, не было амуниции, и тореадор был староват, а быком служил бешеный баран, но тем не менее.

Гунвальд растягивает скатерть так элегантно, что можно подумать, он ничего кроме корриды в жизни не знал. Раз за разом баран разбегается, проносится по лугу вниз и врезается головой в расшитую крестом скатерть или в белый свет. Старый матадор торжествующе смотрит на Тоню и кланяется. Жжух — снова бодает скатерть баран. Зрелище изумительное.

Но Гунвальд начинает уставать. Он трясет скатертью судорожно, и каждый раз кажется, что баран протаранит его. В конце концов Гунвальд бегом припускает вдоль луга, волоча за собой красную скатерть.

— Оле! — кричит он отчаянно.

— Гунвальд, давай сюда!

Тоня машет ему, но Гунвальд только потрясает кулаком.

— Нет уж, я загоню этого психопата в летний хлев. Даже если я на этом окочурюсь! — задыхаясь, кричит он и устремляется в открытые двери.

Огромный Гунвальд вламывается в хлев, преследуемый по пятам Гладиатором. Чайка-Гейр слетает с крыши, как истребитель.

Несколько минут в хлеву всё грохочет, потом хлопает дверь. Тоня, волнуясь, сползает к краю крыши и свешивается вниз.

— Гунвальд, ты жив? — спрашивает она осторожно.

Тот вытирает рождественской скатертью пот со лба.

— Это последний раз, когда я покупал что бы то ни было в Барквике, — говорит он и встает так, чтобы Тоня смогла слезть к нему на плечи и спуститься вниз.

В то, что случилось дальше, нельзя поверить.