Владимир Беляев - Старая крепость

– А хочешь, попрошу дядю, он тебя устроит в школу. Поедешь в Киев, будем жить вместе…

– Да, устроит… Он меня и не знает…

– Ничего… Устроит… – так же нерешительно протянул Куница.

Теперь мне стало совсем ясно, что он сам не верит своим обещаниям.

– Васька, хочешь, я тебе турманов своих подарю? Банточных! – вдруг предложил Куница. – Они хорошие, ты не думай, они тебе таких молодых еще выведут?

– Подари!

– Конечно! Ты будешь Петькиных голубей подманивать. Приходи завтра после обеда…

– Приду, только смотри – никому не отдавай.

– Ну, что ты! – возмутился Куница. – А писать мне будешь? Я тебе оставлю дядькин адрес.

Я записал новый, киевский, адрес Юзика и мы расстались с ним до завтра.

…Наступил день отъезда Куницы. Вечером вместе с Маремухой мы отправились к Юзику домой.

У ворот усадьбы Стародомских топчется запряженная в линейку их тощая лошадь. Чтобы отвезти Юзика к поезду, его отец снял с линейки черный фургон – собачью тюрьму.

– Давай, тато, скорей. Опоздаем, – раздался за воротами голос Куницы, и он выбежал на улицу.

Куница одет по-праздничному. На нем голубая шелковая рубашка, сшитая из куска скаутского знамени – из того самого куска, который достался ему по жребию. Ворот рубахи наглухо застегнут; новенькие перламутровые пуговки так и переливаются на голубом шелке. На Кунице какие-то особенные серые брюки, чуть ли не из настоящей шерсти, на ногах деревянные сандали. Я никогда не видел Юзика таким нарядным, гладко причесанным. Ишь нарядился, прямо франт!

– Ну вот… сейчас поедем, – увидев нас, тихо сказал Куница. Видно, ему было не по себе в этом наряде – он стыдился и своей новой рубашки, и новых штанов.

– Это все твои вещи? – спросил Маремуха, показывая на маленькую плетеную корзинку.

– Ага, мои! Тут белье, пирожки… – устанавливая корзинку на линейке, сказал Юзик.

Вышел кривоногий Стародомский с кнутом в руках.

– Тато, можно, чтобы хлопцы тоже с нами поехали? – попросил Куница. – Они пришли провожать меня.

– Ладно, садитесь, – разрешил Стародомский. И пока он расправлял поводья, мы уселись на линейку.

– А твоя мама не поедет? – шепнул Маремуха.

– У мамы ноги опухли, ревматизм, – сказал Куница.

Линейка трогается.

Мы едем к вокзалу. Тощая лошадка хорошо бежит. Линейка так дребезжит и подпрыгивает на камнях, что нам трудно разговаривать друг с другом. Лишь за городом, выехав на мягкую и ровную проселочную дорогу, мы заговорили, и Куница напомнил мне:

– Так гляди же, пиши!

– А к нам сегодня Григоренчиха с Котькой за вещами прибежала. Ее выпустили, а доктор сидит! А может, его уже расстреляли? – прошептал Маремуха, поглядывая на Куницыного отца.

– С Котькой? А откуда взялся Котька? – насторожился Куница.

– Из Кременчуга приехал. Наверное, горничная ему написала про все, вот он и вернулся, – объяснил Маремуха.

– И у вас живет, да? – насупившись, спросил Куница.

– Нет, что ты! Он не у нас. Он у Прокоповича живет, у директора. Прокопович их взял к себе на квартиру, – ответил Петька.

– Вы смотрите не поддавайтесь Котьке! – сказал Куница. – Он сейчас подмазываться к вам будет.

Но вот показался вокзал. Нам уже виден хвост поезда, который повезет Куницу в Киев.

Эх, счастливый Юзька, уезжает! Хорошо, наверное, жить в Киеве! Ведь Киев большой, красивый город, в нем много трамваев и совсем рядом протекает Днепр. Я бы с удовольствием поехал с Куницей вместе.

У железной ограды вокзального палисадника Стародомский осадил лошадь и, соскочив с облучка, привязал поводья к стволу клена. Через маленький грязный зал мы вышли на перрон. Посадка уже началась. В окнах вагонов видны люди.

– Давай-ка сюда, Юзьку! – показал Стародомский сыну на предпоследний вагон, в котором было не так много народу. – Этот до самого Киева пойдет? – на всякий случай спросил он у стоящего в тамбуре красноармейца.

– До Киева, отец, до Киева, – ответил красноармеец, поправляя пояс.

– А ты, служивый, в самый Киев едешь? – осторожно спросил у красноармейца Стародомский.

– Я – дальше, в Брянск. В Киеве у меня только пересадка, – охотно объяснил красноармеец.

– Сделай такую милость, присмотри по дороге за моим сынком! – попросил Стародомский. – Он у меня в первый раз по железной колее едет.

– Ладно, не пропадет. У меня рядом полка свободная, – сказал красноармеец.

И вот Куница в вагоне. Через окно видно, как белеет на верхней полке его корзинка. Он расстегнул воротник рубашки и высунулся к нам. А мы стоим на перроне рядом с низеньким отцом Куницы. Тяжело бывает провожать знакомых, видеть перед собой мелькающие вагоны отходящего поезда, еще тяжелее провожать друга, товарища, с которым прожито столько веселых и тревожных дней…