Владимир Беляев - Город у моря

И все-таки это был он, мой старый товарищ еще по начальному училищу, гроза всех садов Подзамче, лучший пловец в нашем Смотриче! Ведь это с ним вместе мы лупцевали петлюровских скаутов и давали торжественную клятву над могилой убитого гайдамаками большевика Тимофея Сергушина.

Спустя полчаса «Феликс Дзержинский», обогнув косу, вышел в открытое море, взяв курс на Мариуполь. К этому времени Юзик Стародомский уже сменился с вахты и позвал меня в кают-компанию. Спустились вместе с нами туда Головацкий и еще несколько делегатов.

С большим трудом, цепляясь за поручни трапов, стукаясь локтями в стенки надпалубных надстроек, мы сошли в кают-компанию.

– Дружка нашел, Николай Иванович! – радостно сказал Стародомский пожилому буфетчику в белом фартуке. – Столько лет не виделись, и вдруг!.. Сколько лет мы не виделись, а, Василь?

– Шестой год пошел.

Куница обнял меня за плечи и с укоризной сказал:

– Даже написать не мог! Эх ты, побратим!

– Да мы писали тебе – и я и Маремуха! А ты ответил один раз и замолк. Мы даже обозлились, думали, загордился в своей мореходке.

– Я загордился? – Юзик засмеялся. – Я писал, писал, а письма все назад возвращались.

– Куда же ты писал, интересно знать?

– На Заречье, дом тридцать семь.

– То-то и оно! – сказал я облегченно. – А мы оттуда перебрались на казенную квартиру, в совпартшколу.

– Теперь понятно, – как-то успокоенно сказал Куница, и снова его лицо засветилось радостью.

Пароход покачивался то вправо, то влево. Казалось, вот-вот штормовая волна выбьет стекло иллюминатора и зальет нас зелеными струями.

– Постарше стал, – сказал Куница, разглядывая меня в упор. – Не тот уже Васька, что птичьи гнезда разорял. А помнишь, как мы в скале около кладбища нашли гнездо ястреба?

– Ну как же! – улыбнулся я, согретый теплом воспоминаний. – Яйцо там было – кремовое, с красными пятнышками…

– Редкое яйцо было! Только батько его вытряхнул со всей коллекцией. – В голосе Куницы прозвучало подлинное сожаление.

– Это когда ты две иконы из киотов вынул и под их стеклами на ватках яйца расположил?

– Верно, верно! – радостно воскликнул он. – Смотри, у тебя память какая!

– А мы тебе все завидовали сперва, что у тебя такие ящики с золотыми гранями. Ни у кого ведь таких не было на целую трудшколу.

– Ни у кого не было, – согласился Куница, и лицо его расплылось в улыбке.

Балансируя, как фокусник на канате, и вытирая на ходу тарелку, к нам подошел буфетчик.

– Свидание друзей, и за пустым столом! – сказал он, улыбнувшись. – Чем потчевать прикажете?

Головацкий подмигнул мне, потом важно откашлялся и спросил:

– Омары есть?

– Что вы, сударь! – Буфетчик посмотрел на Головацкого так, словно тот свалился с луны.

Больших трудов стоило нам не расхохотаться.

Куница тоже глядел на Толю недоуменно. Где ему было знать, что наш секретарь нередко, желая потешить хлопцев, демонстрировал перед нами знание великосветской жизни, почерпнутое им из старинных романов.

– Что же есть в наличии в этом неприглядном буфете? – спросил Головацкий, намеренно картавя, как сущий аристократ.

Буфетчик заметно оживился и выпалил:

– Маслины, если пожелаете! Икорка зернистая и паюсная! Со свежими огурчиками в самый раз! Маслице. Кефаль копченая. Скумбрия. Ну, балычок. Селедочка в горчичном соусе. Телятина холодная с хреном…

– Вот что, отец, – неожиданно меняя тон, мягко сказал Толя, – давай-ка нам маслин побольше, ну и хлеба белого этак с четверть пудика, учитывая наш возраст и злодейский аппетит. Хлеб-то у тебя свежий?

– В Керчи выпекали, – сказал буфетчик.

– Отлично! – Головацкий обрадовался. – Корочка хрустит?

– Хрустит-с.

– Ну, пойдем дальше. Масла. Огурцов. Скумбрии или кефали, если жирная, и, разумеется, чайку с лимоном…

– Выпить ничего не пожелаете?

– Как «ничего»? – изумился Толя. – А чай?

– Горячительного-с? – И буфетчик с особым смыслом посмотрел на нашего бригадира.

– Не употребляем! – отрезал Головацкий. – А вот минеральной водицы – пожалуйста.

– Всю выпили днем пассажиры! – И буфетчик, качаясь, развел руками.

– Минуточку, ребята! – С этими словами Стародомский сорвался с места и легко, словно не было качки, выбежал к трапу.

Был он ловок и в детстве, зареченский наш хлопец, в жилах которого текла польская кровь. Он в каждую щелку Старой крепости мог залезть, оттого и прозвали мы его куницей. Но здесь, на море, движения Юзика стали удивительно гибкими и очень уверенными. Он грациозно раскачивался в такт разбушевавшемуся морю. «Вот бы кто мог матросский танец-матлот на вечере сплясать!» – подумал я, следя за Куницей, и обратился к Толе: