Владимир Беляев - Город у моря

Я представил себе бывший помещичий двухэтажный дом, переданный молодежи, освещенный яркими огнями и звенящий песнями в часы досуга. Сколько молодых бессарабцев переплывет к нам на свет этих огней. Ведь на кого больше можно было надеяться тем подневольным людям, если не на нас! Другой надежды у них не было – только наше счастье, способное когда-нибудь, подобно пламени быстрого пожара, переброситься и в Бессарабию…

Но хорошо было размышлять так, шагая к Головацкому, и куда труднее было спуститься с небес мечты о будущем в сегодняшний день и выполнить просьбу Коломейца.

Головацкий тоже был заметно озадачен просьбой Никиты.

– Твой друг немного наивен, – сказал Толя, дочитывая письмо. – Думает, что это так просто – взял да и выложил пять жаток! Но, с другой стороны, такая пограничная коммуна – живое дело комсомола. И оставить письмо ваших друзей без ответа нельзя… Знаешь что: давай-ка махнем к директору!

– Разве он сейчас на заводе?

– А мы его дома навестим, – сказал Головацкий.

– Дома? – переспросил я. – А это удобно?

– Отчего же? Мы по общественным делам идем! Иван Федорович не какой-нибудь буржуазный спец, вроде Андрыхевича. Да к тому же он наш партийный прикрепленный. Пойдем, пойдем, нечего стесняться!

Решительный тон Головацкого успокоил меня. Однако я был озадачен, когда мы свернули от проспекта влево.

– Руденко не в центре живет?

– В Матросской слободке. Открытой всем ветрам сразу! Там издавна селились мастеровые завода. А Руденко, как тебе известно, в литейной до революции работал.

– А что, не мог он в центре города поселиться?

– Конечно, мог, – согласился Головацкий, – тем более что директорский дом пустовал тогда, да не захотел. «Зачем, говорит, мне все эти анфилады да прихожие? Мне и трех комнатушек хватит. Да и привольнее там, над морем, как на курорте!» – И Головацкий махнул рукой в сторону побережья, к которому мы приближались. – И Руденко верное решение принял, – продолжал Толя, – взял да и передал дом бывшего заводчика под ночной санаторий для рабочих нашего завода. Пошабашил рабочий со слабым здоровьем – и в этот дом. В одной из прихожих – шкафчики. Робу свою он вешает туда, раздевается – и под душ. Вымылся, а тут в другом шкафчике ему приготовлено чистое бельишко, халат, ночные туфли. Чистота вокруг, пища сытная, распорядок соблюдается строго, спят при открытых окнах и летом и зимой, вечером – культурные развлечения. А утром, по гудку, все из того санатория прямиком на работу.

– А семья у директора велика? – поинтересовался я.

– Он да жена.

– Детей нет?

– Одного сына махновцы зарубили. Другой сын – летчик, комиссар эскадрильи. Сейчас приехал к ним на побывку.

– Погоди, мне Бобырь рассказывал, что летчик Руденко привез в аэроклуб учебный самолет…

– Это и есть сын нашего директора, – пояснил Головацкий. – Отчаянный парень! В прошлом году тоже свой отпуск проводил здесь. На байдарке махнул в Мариуполь. Ты себе представляешь расстояньице? А если бы его шторм подловил у Белореченской косы? Поминай как звали!

И мне стало понятно, почему с таким увлечением рассказывал нам Саша об этом летчике.

– Застанем ли мы Ивана Федоровича? – спросил Головацкий, сворачивая к мостику, переброшенному через канавку.

За каменным заборчиком из песчаника, в яблоневом саду, стоял одноэтажный домик. Мы подошли к его открытому окну. Из дома доносились тихий разговор и звон посуды.

– Никак обедают? – шепнул Толя и, помедлив, постучал пальцем в оконную раму. – Иван Федорович дома? – спросил он.

Кружевные занавески распахнулись, и мы увидели загорелое лицо нашего директора.

– А, молодежь! Вот кстати! Я давно хотел отругать тебя, Анатолий.

– Меня? За что же? – удивился Головацкий.

– За дело! – сказал директор. – Но давайте сперва к столу.

– Спасибо, Иван Федорович, мы уже отобедали, – сказал Головацкий поспешно. – Вы продолжайте, а мы вас на бережку подождем.

– А вы без стеснений, присаживайтесь! – приглашал Иван Федорович.

– Нет, нет! – запротестовал Толя. – Мы там будем. – И он махнул рукою в сторону моря.

За низенькими, карликовыми яблоньками тянулся пустырь, густо поросший сизо-зеленой морской полынью, бодяком, широколистыми кермеками, якорцами и крапивой. Здесь в изобилии росли молочаи, таволга и даже ветвистая гармала с желтыми цветами. Окруженная этой блеклой степной зеленью, почти у самого берега была вкопана дубовая скамеечка. Должно быть, в шторм ее захлестывало волнами.